Убийства в Доме Романовых и загадки Дома Романовых
Шрифт:
Вторым был князь Антиох Дмитриевич Кантемир, младший сын молдавского господаря, связавшего свою судьбу с Россией, его принявшей после неудачного выступления против Турции, будущий дипломат и один из первых российских писателей, а в то время скромный поручик гвардии.
И самый старший из них — Татищев Василий Никитич, в прошлом — храбрый офицер, а в будущем — начальник Уральских горных заводов, правитель Оренбургского края и автор «Истории России».
Все трое, помимо того, что имели личные причины не любить Голицына и Долгоруких, были убеждены в необходимости самодержавия для России, стройности, порядка, единства и силы в государственном
Второго февраля генерал Леонтьев вернулся из Митавы. Он привез согласие Анны на условия верховников и закованного в кандалы Сумарокова, посланца Ягужинского. Последний был немедленно арестован, и только заступничество его тестя, канцлера Головкина, спасло петровского генерал-прокурора и соперника Меншикова от смертной казни. В начале же февраля верховники получили записку, составленную Татищевым, а также другие письма, подписанные сановниками, придворными и военными. Все эти записки сводились к ограничению власти Верховного тайного совета и расширению прав дворянства, которое явно не желало олигархического правления.
А тем временем Анна приближалась к столице. Она ехала через Ригу, Новгород, Тверь, везде ее встречали колокольным звоном и оказывали подобающие ее сану почести: Но везде она была под строгим надзором Василия Лукича. Лишь в Чашниках, под Москвой, Анну 10 февраля встретили архиереи и сенаторы, которых строго пересчитал караульный офицер, в то время как князь Василий зорко их оглядывал с головы до ног и следил, чтобы они не оставались наедине с будущей императрицей. В тот же день Анна остановилась в селе Всесвятском, all февраля состоялись похороны Петра II.
15 февраля Анна торжественно въехала в Москву, сопровождаемая верховниками и знатью. На всем пути — от Всесвятского до Тверской, до часовни Иверской Божьей Матери — были расставлены армейские полки, а от Иверской до Кремля стояли полки гвардейские. 20 февраля состоялась церемония присяги, но ситуация не прояснилась: в тексте присяги «кондиции» не фигурировали, Анна же оставалась под строжайшим надзором верховников. Василий Лукич поселился в комнатах, смежных с апартаментами императрицы, и никто без его ведома не мог быть к ней допущен.
И тут выступил наконец Остерман. Он не выходил из дому, обложился лекарствами и распускал слухи о критическом состоянии своего здоровья. И писал, писал… Писал царице, убеждая ее действовать решительно, писал недовольным верховниками Черкасскому, Барятинскому, Салтыковым, Апраксиным, Трубецким. Кантемир и Матвеев тайно собирали подписи среди гвардейских офицеров под петицией об уничтожении Верховного тайного совета и восстановлении Сената в том виде, в каком он существовал при Петре I.
Развязка наступила 25 февраля. Утром царице была подана петиция, прочитанная Татищевым. В ней Анну собравшиеся во дворце дворяне просили пересмотреть условия верховников и установить форму правления при участии выборных от шляхетства. Когда верховники попытались возражать, гвардейские офицеры бросились на колени: «Не хотим, чтобы государыне предписывали законы; она должна быть такою же самодержицею, как были все прежние государи». Анна увела верховников обедать, а сановники и шляхетство собрались в зале и приняли петицию о восстановлении самодержавия.
Когда царица с верховниками вернулась и Кантемир зачитал эту петицию, Анна сделала удивленный вид: «Как, разве пункты, которые были
Вот он, выбор пути в этот исторический момент! Конституционное правление в России откладывается на сотни лет. Несчастная страна!
Странное явление приключилось в тот вечер в Москве: красный цвет северного сияния покрыл горизонт. Уходя из дворца, печально пророчествовал Дмитрий Михайлович Голицын: «Трапеза была уготована, но приглашенные оказались, недостойными; знаю, что я буду жертвою неудачи этого дела. Так и быть: пострадаю за отечество; мне уж немного остается, и которые заставляют меня плакать, будут плакать долее моего». И тем же вечером поскакал в Митаву курьер вызывать в Москву на погибель России фаворита царицы Эрнста Иоганна Бирона.
Надменная, жестокая, злая, ленивая самодурка, дорвавшаяся до роскоши и оставшаяся грязнулей и неряхой, любившая самые грубые забавы и развлечения, окружившая себя иностранцами, которые презирали Россию и обогащались за ее счет, Анна была едва ли не худшей правительницей за всю историю России. И даже не в самодурстве, грубости, низком нраве было дело. Гораздо печальнее для судьбы страны было другое: семена, посеянные царем-преобразователем, губились, а плевелы, сопровождавшие эти семена, расцветали. Другими словами, модернизация России, которой решительно, но не безоглядно посвятил себя Петр I, при Анне приобрела уродливый характер, пагубно сказавшийся на судьбе страны.
Остерман и Миних были талантливые и достойные люди, ставшие частью российской славы, но Бирон и братья Левенвольде, занимавшие первые места и определявшие судьбу России при императрице Анне, паразитировали на теле страны.
Петр — при всей своей нелюбви к старой Москве — поднимал, возвышал и образовывал нацию, дворянство, предприимчивых людей. А при Анне ее жадный, наглый и жестокий фаворит Бирон не удосужился выучить язык страны, которой он правил, и намеренно унижал родовитую знать и русское дворянство.
Впрочем, последних не надо идеализировать. Верховники оказались несостоятельными, а дворянство — разобщенным, лишенным чувства корпоративности (вот оно, наследие самодержавия и петровской дубинки!) и заботящимся лишь о сохранении своей власти над крестьянами. Эту власть ему дали — дворянство позволило самодержице все, включая собственное бесправие, унижение достоинства, беспричинные опалы, изуверские казни и производство в дворцовые шуты потомков знатных родов.
И судьба сподвижников Петра и клана Долгоруких стала тому примером.
Грянула беда над Долгорукими. Бывших фаворитов Петра II не любили. Не любили за алчность, высокомерие и грубость. И потому опалу их встретили при дворе, со злорадством и одобрением. Были довольны и Голицыны, получившие новые звания и чины. Никто из злорадствующих, правда, не понимал, что кара постигает родовитый клан не за пороки, а из-за бесцеремонного, непредсказуемого и уничижительного произвола, который очень скоро станет нормой обращения с российской знатью.
В апреле 1730 года последовали указы императрицы: князья Михаил Владимирович и Иван Григорьевич Долгорукие определялись губернаторами в Астрахань и Вологду, а Василий Лукич, Алексей и Сергей. Григорьевичи, а также Иван Алексеевич высылались в дальние деревни, где им было велено жить «безвыездно за крепким караулом».