Убийственные именины
Шрифт:
— Неужели это она всерьез полагала: тебя можно вот так в свадебное платьице упаковать, белой ленточкой перевязать и сдать этому максимофилу "в вечное пользование"? — Данила обалдело помотал головой, представив себе эту картину.
— Ну, маман свои намерения не скрывала: Максимычу, говорит, нужна молодая, свеженькая, послушная женка. Желательно без избытка сексуальной энергии, и чтоб воспитана была в духе патриархата-домостроя. Я, по ее мнению, идеально подхожу. Мамуля аж картину маслом нарисовала: "Неравный брак Зойки с Максиком". Стерпится-слюбится, приговор вынесен и обжалованию не подлежит. Он чертовски непривлекателен, я чертовски необщительна —
— Тебя мать вообще очень доставала?
— Да уж как могла. Но уж теперь-то я свободна. И никто не станет мне больше рассказывать, что старших надо уважать.
— А чего же Варваре в плане уважения недоставало? — изумился Даня, — Тетю, по-моему, все уважали… из последних ресурсов организма.
Зойка улыбнулась, но как-то кисло:
— Ей очень нравилось, как в купеческих семьях полагалось: дети родителей — только по отчеству и на "вы". Про почтение к моей бабушке припоминала. Вот например… сказала как-то бабуля мамочке насчет пеленок, Лариской подписанных: не так ты их стираешь, дочка! Мать почему-то не кинулась в ту же секунду перестирывать, а позволила себе улыбнуться. Так бабка окунула ее рылом в тазик с грязной водой — из-под тех самых пеленок — да чувствительно там и подержала. Уважай, дескать, сволочь, а то утоплю! — Зоя усмехнулась, помешивая в кастрюле варево, издававшее аппетитный запах.
— Сильна как смерть материнская любовь! — неловко пошутил Данила и сам смутился от неудачной остроты.
Но Зоя не обратила внимания. Казалось, она полностью погружена в стряпню и свои воспоминания о пережитом недавно потрясении. Даня не стал разрушать атмосферы откровенности, он замолчал и приготовился слушать все и обо всех. Данила уже понял, что расспросы вызовут только новую, не слишком гуманную, мистификацию и еще сильнее разозлят его двоюродную сестрицу. Надо было вести себя тихо-тихо — и очень деликатно. Зоя повернулась к нему, лицо у нее было грустное и проникновенное — хоть сейчас в объектив.
— Знаешь, Зинаида тут пришла ночью ко мне в комнату, и мы с ней говорили, говорили до утра. Она мне все рассказала, как мать из нее тянула деньги, заставляла пристраивать опусы своего альфонса: Алексис, слышь, рубит, а ты отвози. Я хотела вернуть ей хоть часть, а Зина сказала, что не надо и что вполне довольно, если я и впредь позволю ей приезжать в Мачихино…
— М-да. Извини, будь Варвара моей матерью, я бы, похоже, сам ее убил… и съел, — не удержался Даня от замечания, на которое Зоя, впрочем, не отреагировала. Она продолжала:
— Говорят, первые двадцать лет дети злятся на родителей, потом двадцать лет ссорятся с ними, а оставшиеся двадцать — действуют их методами. Мать — копия бабки. А бабушка росла в такой среде… вроде пьес Островского. Ей тоже можно посочувствовать. Ладно, не мешай, — Зоя очнулась от внезапного приступа сентиментальности, — у меня еще куча дел. Сходи лучше в магазин. Или лучше возьми машину и съезди, надо купить… купить много чего. Список я тебе дам, там мешок картошки, муки возьмешь и овощей…
Сопровождаемый строгим голосом кузины, Данила вышел из кухни с двойственным чувством. "Да нет, Оська неправ", — размышлял он, — "Нормальная девица… практически нормальная. Непреодолимая тяга к убийству тут и не ночевала. Родичи могут безумно раздражать, и Оське это известно! А может, он сам мечтал того… папаню с маманей. Вот и привиделся ему маниакальный психоз. Думает, он как Карл Маркс — мечтал-мечтал, а Зоенька раз — и воплотила. Как Владимир Ильич — вместе с продвинутой интеллигенцией и отвязным пролетариатом.
Сияя от добрых мыслей, он вошел в комнату и сразу наткнулся на приятеля, явно чем-то рассерженного. Рядом с ним сидела Лидия Евсеевна, оба что-то чертили на листочке бумаги.
— Поговорил с Зоей? — небрежно спросил Иосиф Данилу, — Как она тебе показалась?
— Зоя мне нормально показалась! — буркнул Даня, усаживаясь на подоконник и с любопытством поглядывая на соседку, — Тебя она просто за любопытство наказывала, потому и разыгрывала из себя… матереубийцу. У нас тут уже ум за разум зашел, — обратился он к Лидии Евсеевне, — Ну и засомневались… Да… Теперь сами себя накручиваем: Зина — умная мстительница, Зоя — спонтанная мстительница, одну шантажировали, другую подавляли, это длилось десять лет! Надо бы убийцу среди тех поискать, кто молчит как рыба, а не среди тех, кто в голос орет: "Вяжите меня, православные!"
Пока он произносил свою тираду, Евсеевна сидела, точно аршин проглотив и смотрела на Данилу лишенными выражения глазами. Непонятно, слышала она его слова, или нет. "Разведчица!" — раздраженно подумал Даня, — "Гвозди бы делать из этих людей!" Иосиф, у которого с невменяемой бабулькой явно установился телепатический контакт, продолжал ожесточенно черкать. Тогда Данила стал дожидаться, когда его друг заговорит — соседка по-прежнему была молчаливей камня.
— Может, и прав ты, Данилушка! — кивнул, наконец, Иосиф, все еще глядя в бумажку, — А может, и нет. Проверить наших милых дам надо было, так уж положено. К тому же есть у нас с Лидией Евсеевной подозреньице, что причиной смерти Варвары инсульт никак быть не мог. Основания вот какие…
"Ну-у, совсем парень под следователя обтесался! Прямо ученик чародея. Лидкина, небось, работа!" — усмехнулся про себя Данила. А Гершанок продолжал:
— Помнишь, что нам Георгий сказал? Дескать, щека у покойной ушиблена потому, что тетенька, падая, ударилась лицом о подлокотник, — Иосиф протянул другу изрисованный листок и стал объяснять, тыкая в бумажку кончиком карандаша, — Я все рассчитал: если она ударилась лицом, значит, дыры на затылке у нее быть не может.
— Одно из двух — либо щека, либо затылок, — голосом телекомментатора из программы "Время" вступила Лидия, — Если Варвару стукнули всего один раз — сзади по голове, то щека должна остаться целой. Если было два удара, их бы нанесли с разных точек, под разными углами. А если это случилось примерно в одно и то же время, то второй удар практически опровергает возможность смерти от случайного падения, так как указывает на борьбу между жертвой и убийцей. Эксперт всегда отмечает угол нанесения травмы.
— Ну, а если у врача и сомнений никаких не было, что потерпевшую по голове один раз е… м-м-м, задело, — поправился Даня под выразительным взглядом приятеля, — а не два?
Даниле невыносимо хотелось прервать этот монолог отца Гамлета, на которого Евсеевна, темная и безжизненная, словно призрак, походила устрашающе. Даня и оговорился-то не случайно: Лидия вызывала у него постоянное желание как-то задеть, разозлить — да просто схватить за шкирку и хорошенько встряхнуть. Неужто она никогда не выходит из себя?