Убийственные именины

Ципоркина Инесса

— А мотивы? — Данила был неумолим, — Отсутствие у Варьки почтения к имени Максим, учению Будды и огородным культурам? Варька посторонних раздражала ничуть не сильнее, чем родню, мы в качестве подозреваемых намного смачнее.

— Хорошо, если ты намерен упиться злонравием своей фамилии… — Иосиф печально покачал головой, — Павла Петровича, Алексиса, Зинаиду, Зою, кто там еще оказался со странностями — давай по списку проверим?

— Да, конечно, — Данила развернулся и пошел обратно в дом. Ося радостно последовал его примеру.

Ося и Даня явились как раз не вовремя: разгневанная Зоя повсюду разыскивала "поганца Данилку", который не привез требуемых

продуктов, что и стало препятствием к приготовлению обеда. Парням придали дополнительную скорость с помощью двух увесистых затрещин, и они, потирая шеи, ринулись выполнять поручения Зойки, от ярости пышущей жаром, словно дракон. Убив на это полдня и привезя тонну съестных припасов, оба, наконец, вымолили прощение самым что ни на есть тривиальным способом — вручили все еще сердитой домоправительнице большую коробку шоколадных конфет с дурацким рисунком в виде целующихся голубков на телесно-розовой крышке. Зоя приняла подарок вместе с пылкими извинениями и позволила "оболтусам" поцеловать себя в обе щеки в знак примирения. Потом, расчувствовавшись, даже помогла им: объяснила, как найти место на реке Моче, где ее папаша часами сидит с удочкой, изображая заядлого рыболова. Даня и Иосиф отправились туда.

Павел Петрович, действительно, находился у реки, с удилищем в руках и в чем-то вроде старой жениной шляпы на голове. Вид у него был самый мирный: он полулежал, привалившись спиной к стволу дерева, голова у него свесилась на грудь, удочка просто чудом держалась в бессильно упавшей руке. Павел густо храпел и заливисто подсвистывал носом в такт храпу. Словом, вся фигура преступного вдовца олицетворяла умиротворенное спокойствие и довольство жизнью. Он, видимо, пришел на бережок сразу после завтрака — испугался, что неуемная младшая дочурка запряжет его в работу по дому так же, как это недавно делала супруга. Устроившись здесь в тенечке, Павлуша добавил к благостному времяпрепровождению с удочкой изрядную дозу "особенности национальной рыбалки". А потому вскоре и задремал, отключившись от всех житейских забот. Блаженство накрыло его, как теплая волна.

— Диоген! — издали полюбовавшись этим зрелищем, усмехнулся Даня, — Аскет и стоик. Ну что, будем эту развалину спрашивать: гражданин, не вы ли намеревались порешить соседку посредством сбрасывания с моста? Или продолжаете утверждать, что Вера Константиновна грибков поела, Камасутру почитала и ума лишилась?

— Серьезнее, Данилушка, серьезнее, — остановил его Иосиф, хорошо понимая, что Данино шутовство — от волнения, — Вы не на заседании кафедры находитесь.

— Ладно, пошел. Часы сверять не будем? Все, иду, — бедняга грустно вздохнул и двинулся к дядюшке, привольно раскинувшемуся на травке.

Жаль было нарушать такую идиллическую картину: лето, нежаркий июльский денек, прозрачная водичка, бегущая по отмытым добела камушкам, трава, после дождичка понемногу превращающаяся из жесткого сухостоя в бархатную изумрудную мураву, сладко спящий подозреваемый в убийстве… Лепота!

— Ну что, дядюшка, что-нибудь ловится? — спросил Даня, подходя.

Павел Петрович вскинулся и хрипло со сна ответил:

— Не-а! — потом он помедлил, с трудом просыпаясь, и пояснил, — Я так… отдыхаю.

— А-а… — рассеянно ответил Даня и мрачно добавил, — А ты не слишком ли с утра… отдохнул?

— Нет, не слишком! С ними, стервами, иначе не выдержишь! — возмутился Павел Петрович, — Тебя, небось, тоже Зойка достала. Вот кого надо было Фрекен Бок назвать. Лариска-то потише будет!

— Так Зоя на себе весь дом

волочет, — покачал головой Данила, — А ты тут прохлаждаешься, рыбку удишь. Ее, рыбку эту мифическую, с таким же успехом можно в рукомойнике половить. А дочь еще за тебя беспокоится.

— Мало обо мне ее мамаша беспокоилась. Довела меня… — Павел Петрович запнулся.

— До чего довела? — почти хором спросили Даня и Иосиф, садясь рядом.

Дядюшка почувствовал себя взятым в клещи и вдруг увял. Съежился, опустил голову и уставился на собственные штаны с протертыми коленками, точно пытался в их проплешинах разглядеть выход из своего незавидного положения. А мучители разом приступили к делу:

— Павел Петрович, что ж ты Веру Константиновну так напугал? Она, бедная, как убежала после твоей выходки, так больше и не показывается, — с места в карьер рванул Гершанок, облегчая задачу напарнику: Данилу всего так и передергивало.

— Так я ж, того, выпивши был…

— Не был ты выпивши, — хмуро буркнул Даня, — не ври. Я еще гайморитом не болею, перегар твой за версту бы учуял. Ты мне в лицо твердил, что не имеешь к старушке сексуальных претензий, и спиртным от тебя не пахло. Зачем же комедию ломать?

— Ну, пошутил, — жалко улыбнулся несчастный дядюшка, глаза его бегали, лицо сразу как-то посерело и осунулось, — Я же говорю, поскользнулся я, а она того… как рванет от меня с воем!

— Так она решила, что ты ее с моста норовишь спихнуть, и правильно, похоже, решила! — напирал Данила, внезапно остервенев, — Только зачем тебе оно?

— А затем, что достала всех дура-Верка! Ходила за Варькой столько лет с этой своей йогой, всем мозги канифолила: положительная энергетика, отрицательная энергетика, прошлая жизнь, позапрошлая жизнь… Сидела у нас сутками. Варя тогда еще баба нормальная была, а как нарисовалась Верка проклятая, так сразу и началось: придет, и нахваливает Варьку, и нахваливает… как цыган кобылу. Варвара сперва краснела, будто маков цвет, потом наливаться начала — видать, плоды пошли. Нельзя таких, вроде Варьки моей, захваливать, они сразу дуреют.

Тут Павлуша всхлипнул и потянулся к бутылке. Друзья-следователи проводили глазами принятие немаленького глотка для восстановления душевного равновесия. Павел Петрович не без шика занюхал принятое рукавом и продолжил.

— Из женушки моей тоже дурь поперла, вроде того… из мака — героин. Стала меня, мужа родного, попрекать: я ей уже и не такой, и не этакий, кривой, косой, душевно неразвитый. Я, может, и сам бы художником стал, только мне семью надо было кормить, детей поднимать, не до художеств было. А Верка-йога, что ни день, с утра пораньше с супружницей моей, Варварой-красой на мозги простой, и ля-ля-ля, ля-ля-ля. Ты, Варенька, развивайся, очищайся, просветляйся, а муж твой — как хочет, плевать на него. Ну, Варенька и очистилась — пробы негде ставить. Так целый день по сторонам и зыркала, где бы ей антидепрессант достать — с руками-ногами и еще кой-чем. А больше ей заняться нечем! Хоть намордник на бабу надевай! А потом вообще возник у Варьки этот жлобина с лобзиком, буратинов друг — ну, совсем невмоготу стало. Хоть из дому беги. Я надеялся, хоть девки мои умней матери окажутся — куда там! Обе — изотовская порода. Лариска зудеть над мужиком научилась не хуже мамочки своей: всего ей мало, сколько ни дай. Советы дает — прямо Герцен-Чернышевский! Кто во всем виноват и чего теперь с ним делать! И тоже норовит на стороне душевно развиваться, скоро, глядишь, медитировать начнет, на пару с этим врагом зеленых насаждений.