Убийство девушку не красит

Ульянова Лидия

Не рассказывать же сейчас, что из данных больше всего ей запомнились сильные и мягкие руки, еще вчера обвивавшие ее кольцом.

– Давай!

– Поярков Михаил Кузьмич.

– Это хорошо. Имеем шанс. Лучше, чем Смирнов Владимир Николаевич. Год рождения может и не понадобиться.

Лидуся достала из стола пиратский диск с базами данных на горожан и бодро засунула его в машину. Поисковая система выкинула им всего двух Поярковых Михаилов Кузьмичей, причем одному из них было глубоко за семьдесят.

Вскоре Лидуся положила перед Катей бумажку с адресом и телефоном:

– Ловкость рук и немного мошенничества. Держи.

– Спасибо, –

односложно ответила Катя.

Все происходило слишком уж быстро и просто. Она была еще не готова к такому повороту событий, и что делать со своими новыми знаниями не понимала.

– Звони, – потребовала заинтригованная Лидуся.

Но Катя не поддалась, пообещала позвонить как-нибудь потом, понесла какую-то ахинею, на которую даже сентиментальная любительница бразильских сериалов Лида выразительно вскинула тоненькие ниточки бровей и понимающе протянула:

– А-а-а…

И все-таки на Катю обиделась, надулась, как мышь на крупу, за своим компом. Еще бы, она приложила, можно сказать, свой умище, свои навыки, да и просто не чужой человек, а Катюня что-то темнит, и колоться не собирается…

А как колоться, когда сама не понимаешь толком, что делаешь и зачем. Ведь не позвонишь же и не скажешь:

– Слушай, Кузьмич, я долго думала и нашла достойный предлог. Хочу снова тебя видеть и…

Дальше «и» все было зыбко и неясно, вроде и лучезарно солнечно, а вроде и по-лондонски туманно. А тут еще предлагается выяснять все это при свидетелях. Нет, лучше потом. Может быть, вечером. Дома.

Вернувшись домой, Катя с удовольствием поотбивалась от слюнявых нежностей успевшего соскучиться Боба, взяла поводок и направилась вместе с другом в сумеречный, плохо вычищенный от снега парк.

Боб веселился, беззаботно размахивал на бегу ушами, а Катя медленно брела по аллеям и старательно отвлекала себя от мыслей о Пояркове.

Совсем как Скарлет О'Хара: «Я подумаю об этом завтра».

2

В первый же день жизни на новом месте маленькому таксу пришлось остаться одному. Перед уходом Катя долго сидела возле него на корточках, объясняя, что вернется при первой же возможности, что оставит ему еды, что не будет ругать, если он написает, где не положено.

А, возвращаясь домой, встретила у подъезда соседку, добрейшую старушку Марию Михайловну, добровольно растившую Катю много лет в дни особой родительской занятости.

– Катя, что у тебя там происходит?! – строго потребовала она объяснений. – Там целый день кто-то плачет. И так жалобно, так жалобно… Разве ж так можно? Ты бы хоть мне утром сказала, я бы присмотрела.

– У меня там, Марь Михайловна, щенок. Только он не мой.

– Все равно, пошто животину мучать? Завела – сиди дома, рости или не бери. Ну нет, Катя, как так можно?

Мария Михайловна выручала Катьку в большом и малом миллионы раз. Что же Катерина не догадалась, что щенок будет скулить?

Катя быстрее побежала домой.

Маленький пес вел себя исключительно сознательно: он ничего не изгрыз, не испортил в одиночестве, но и с оставленными ему игрушками не играл. И не ел. Он вытянулся в прихожей столбиком вдоль Катиной ноги, преданно смотрел в глаза, тоненько скулил от радости и мелко дрожал.

Катя, с навернувшимися на глаза слезами, бережно прижала его к себе, гладила по дрожащей спинке и терлась щекой о собачью

голову. Потом она решительно позвонила Лидусе и сообщила, что ее не будет три дня.

Положив трубку, подмигнула собаке и доверительно сообщила:

– Ну вот, теперь мы будем заниматься твоими проблемами. Больше я не уйду. Ешь и собирайся. Мы едем на дачу.

Наморщив лоб и повращав маслинами глаз, осмысливая сообщение, щенок покладисто пошел к блюдцу и съел все подчистую. Катя собрала необходимые ей вещи, кое-какие рабочие бумаги – посмотреть на досуге, – подтерла образовавшиеся за день лужицы, и они отправились за город.

Катя догадывалась, что будут проблемы: мама наверняка была не готова взять вторую собаку. Уже несколько лет сердца всех членов семьи были безраздельно отданы Лукерье – изумительно послушной и покладистой шотландской овчарке. Но Катя надеялась, что гнев минует их с таксиком бедные головы.

Гнев не миновал.

Подъехав к дому, Катя увидела, как навстречу ей поспешают мама и Лушка. Мама в коротких цветастых шортах и большой папиной майке спускалась с крыльца, а Луша, обгоняя, трусила впереди. Вот они сейчас обрадуются! Катя мысленно сжалась в комок.

Пока Луша вертелась в ожидании у запертой родительской двери, мама по-хозяйски открыла другую дверь и приготовилась вынимать сумки с едой.

Щенок родственных связей пока не распознал и ни с того ни с сего грозно выставил коротенькую шерсть на загривке. Не успела мама выговорить: «Это что еще такое?» – как он старательно залаял, по-детски неумело рыча.

Мама оторопела лишь на мгновение, но быстро взяла себя в руки и скомандовала:

– Вот прямо сейчас и уезжайте, откуда приехали. Вдвоем. Нечего мне здесь собаку нервировать.

Имелась в виду, конечно же, Луша, растерянно и бестолково метавшаяся под дверью. Но в маминых глазах все равно читался немой вопрос и восторг, не все было потеряно.

– Мама, мы уедем, давай я только сумки занесу, – примирительно предложила Катя.

– Сама занесу, – отрезала мама.

В это время таксик снова пару раз тявкнул для порядка. Лушка, которой надоело маяться у закрытой двери, обежала машину и с любопытством засунула морду в салон, просачиваясь за мамиными ногами. Щенок, наверно впервые в жизни увидевший такую большую собаку, присел на сиденье и описался от избытка обуявших его противоречивых собачьих чувств.

Катя, как можно спокойнее, достала упаковку салфеток, промокнула лужицу, словно ничего и не произошло, прижала песика к себе и тихо попросила:

– Можно я чашку кофе выпью с бутербродом? Я с утра работала, ехала. Так устала…

Это было попадание «в десятку». Мама всегда строго следила за тем, чтобы ее дочь нормально питалась хотя бы на ее глазах. Отказать единственному ребенку в куске хлеба с колбасой она не могла. Путь к дому был расчищен.

С таксом на руках Катя вышла из машины, хотела погладить любимую Лушу, но та демонстративно вывернулась из-под руки и боком-боком потрусила к калитке. Перед калиткой Лушка внезапно уселась на дорожку, подняла к небу страдальческие глаза и замерла, выдавливая из себя большущую лужу. Это был не просто немой собачий протест, это был выпад, открытое обвинение в предательстве, ужас того, что сейчас ее, старую и верную, выкинут на помойку, а пригреют страшного, лысого, кривоногого гаденыша. Это была вся возможная ревность, собранная воедино.