Убийство девушку не красит

Ульянова Лидия

12

…Глядя в широко распахнутые, чуть посветлевшие со временем глаза, Сергей Кириллович думал: надо ли рассказывать ей об этом? Время ли сейчас, спустя столько лет, запоздало рассказывать ей о своих былых чувствах? Уместно ли? Необходимо ли ей?

Или же его «я» – это то, кем он стал сегодня, год за годом строя свое дело, свою карьеру, свою, еще недавно отлаженную, как часовой механизм, жизнь?

Учебный год Сергей начал ударно. Кроме дежурств на «скорой», устроился еще поддежуривать ночами медбратом в операционную. К тому времени понимал, что терапия ему скучна, гинекология однообразна, и остановил свой выбор на кафедре общей хирургии. Именно здесь, считал он, следует набираться настоящего, прикладного

опыта.

В клинике Сергей сразу пришелся ко двору. Ему охотно отвечали на вопросы, показывали, даже самому разрешали принимать участие в операциях – подержать ранорасширители, наложить швы и тому подобное. Это было здорово, по душе, Сергей с нетерпением дожидался конца занятий и летел на работу.

Дома он почти не бывал, только спал иногда, забываясь сном в тот самый момент, когда голова касалась подушки. Успеваемость страдала сильно. Сергей самостоятельно делил дисциплины на нужные ему и ненужные. К последним относился кое-как, чего и не скрывал. Например, считал абсолютно бесполезными для хирурга общую гигиену и организацию здравоохранения, детские болезни. От этого имел кучу неприятностей, не раз был близок к отчислению, но в последний момент всеми правдами и неправдами «добивал» предмет.

В таком ритме о личной жизни даже не вспоминалось. Так, только если само шло в руки, на один раз. Может, на несколько. Да и барышни не собирались мириться с почти полным отсутствием к ним внимания. Своих подружек Сергей забывал скоро, иногда моментально, изначально не успев разглядеть и запомнить. Искренне не узнавал их при встрече и в душе считал самого себя мерзавцем.

Сразу после ноябрьских праздников позвонил Димка, чудом застав Сергея дома. Звонил не из Москвы, а из Мурманска, но что там делает друг, Сергей так и не понял толком. О былом раздоре, о последней, так нелепо закончившейся встрече, о драке не вспоминали. Впрочем, не телефонный это разговор. Просто разговаривали так, будто ничего между ними не произошло, и было понятно, что рады друг другу, искренне благодарны за великодушную забывчивость.

Димка просил помочь и встретить на Московском вокзале посылку, переданную со сговорчивой пассажиркой. Ничего не объяснял, только смеялся и говорил, что груз больно потешный. Все время смеялся, даже когда серьезно просил не отказать в помощи. И вроде бы уже все было обговорено, и Сергей обещал не подвести, а Димка все тянул и не прощался. Вспоминал мелкие случаи из их совместной учебы, пока Сергей не напомнил, что в копеечку влетит разговор-то.

В тот день, когда нужно было встречать поезд, Сергей дежурил на «скорой», но ничего другу об этом не сказал. Просто поменялся дежурствами с фельдшером Колей и, оттрубив две ночи кряду, поутру потащился встречать передачу. Найдя нужный вагон и нужное место, застал там развеселую худенькую хохлушку с носиком-кнопочкой, лет тридцати, вкусно пахнущую чесночным салом. Та, откровенно строя глазки, за две минуты поведала, по-украински кругло перекатывая слова, что в Мурманске она замужем за рыбаком, едет к маме в Харьков, а в Ленинграде пробудет три дня у подруги. Не дождавшись от Сергея, казалось бы, само собой разумеющегося приглашения, она слегка надулась, досадуя на явную его недогадливость, но тут же с интересом выставила выщипанные бровки шалашиком, вспомнив о посылке.

– Парень, а зачем тебе столько валенок-то? Уж до чего в Мурманске ихнем зима студеная, а валенки одни старперы носют. А у вас город кулюторный, везде театры да музеи. Пошто в валенках туды ходют?

– Валенки?! – удивился Сергей.

– А ты как будто не знаешь! Дружок твой сказал, что тебе на всю зиму, носить будешь. А ты, я гляжу, не деревня какая…

Сергей мало походил нынче на «деревню»: аккуратно и неброско одетый в модную «Аляску», темно-синие, настоящие джинсы, теплые зимние кроссовки. Тетка же, потеснив его бедром, легко подняла одной рукой нижнюю полку и выудила на всеобщее обозрение тючок попарно сложенных «валетом» деревенских, катаных

валенок. Навскидку – пар пять. Все были обмотаны неотбеленной дерюжкой и крепко перевязаны тонкой бечевкой. Впечатляло. И правда, потешный груз. Что ему делать с таким обилием валенок, Сергей не знал, но взял их в расчете на последующие за этим разъяснения.

Чтобы не делать крюк до дома, захватил тюк с собой в институт и сто раз пожалел об этом. По дороге до клиники только ленивый не прошелся по поводу его экзотического груза. Чертыхаясь, Сергей положил тюк в бельевой у сестры-хозяйки и благополучно забыл о его существовании.

Не вспомнил он про тюк и тогда, когда внезапно услышал о Димкиной гибели. Жестокой, непонятной гибели единственного друга. В Ленинград его привезли в цинковом гробу, хоронили на еврейском кладбище, не открывая.

До того дня Сергей, много лет проживший в городе на Неве, и не подозревал о существовании особого национального кладбища. И непонятно, чему больше удивлялся – самому кладбищу, маленькому и запущенному, или же принадлежности друга к великому многострадальному народу.

Само собой, горевал, не мог объяснить себе случившегося – ладно, прожившая трудную жизнь бабушка, но молодой, здоровый мужик, балагур, только вступающий в истинную мужскую пору, расставшийся с жизнью, ничего толком в ней не успев…

К горечи потери присоединилось непроходящее удивление от поминок, немного притупившее чувство утраты. Не было традиционных блинов, кутьи, обильного стола со щедрой выпивкой и закуской, не было тостов «за помин души». Только скорбные мужчины по очереди говорили печальные слова, как бы покорно принимая случившееся, а безутешные родители мало чем выказывали свое горе, сидели вплотную друг к другу, выпрямив спины и тесно держась за руки. Вдруг запели женщины. Они пели высокими голосами тихую мелодичную песню на чужом языке, и у сидевших за поникшим столом по щекам катились слезы.

Сергей, хоть и чувствовал себя чужим за этим столом, взял слово и от лица товарищей попрощался с другом коротко, выразил соболезнование родителям. После быстро ушел, поехал в общагу и вдрызг напился за помин Димкиной души вместе с ребятами.

13

Время шло, день был похож на день, работа сменялась учебой и наоборот. Из интересов на первом месте была клиника, куда скрывался от невзгод, житейских проблем, от самого себя.

Далеко за спиной осталась «болезнь» всех студентов, когда с приходом на каждую лечебную кафедру из десятков изучаемых болезней как минимум пяток с ужасом обнаруживаешь у себя.

Переболев несуществующими болезнями, Сергей перестал постоянно прислушиваться к собственному организму, выискивая в нем скрытые изъяны. Давно уже он не боялся больных с их настойчивыми и вязкими расспросами, умел повернуть беседу в нужное для себя русло, избегая рассказов о дальних родственниках и семейных неурядицах, а то и вовсе тактично, но твердо прекратить.

На кафедре к нему привыкли, все больше доверяя самостоятельную работу, рангом выше сестринских обязанностей. Сергей чувствовал собственную значимость, млел от обращения «Сергей Кириллович» и был на сто процентов убежден, что абсолютно правильно выбрал свое дело. Правда, подумывал о том, что неплохо было бы двинуться дальше, заранее готовиться к специализации. Например, перейти на торакальную или на кардиохирургию.

Весной, когда вся клиника дружно вышла на отбывание повинности субботника, Сережа с удивлением услышал от сестры-хозяйки о том, что неплохо было бы ему забрать свой пакет. Тут-то и всплыли в памяти забытые валенки. Хотел отвертеться, оставить на кафедре, но не удалось. Чертыхаясь, снова вез категорично всученный ему сверток, вновь ловил на себе насмешливые взгляды и лениво отбивался. Дома выслушал еще и насмешки матери, не преминувшей пройтись по поводу ходового накануне лета товара. Сережа беззлобно огрызнулся и свалил валенки на балкон, так и не представляя, что же с ними делать.