Убийство Маргарет Тэтчер
Шрифт:
Скрываясь в траве, мы разговаривали: я — немногословная, настороженная, восьмилетняя, в шортах в черно-белую клетку, уже слишком тесных, хотя в прошлом году они сидели на мне отлично; Мэри — ручки тоненькие, коленные чашечки как два костяных блюдца, ноги все исцарапаны, постоянно шмыгает носом, кашляет и фыркает. Чья-то неведомая рука, возможно, ее собственная, вплела в ее «крысиный хвостик» белую ленточку; к обеду та уже успела сбиться на сторону, так что голова Мэри выглядела точь-в-точь как плохо перевязанная посылка.
Мэри Джоплин забрасывала меня вопросами:
— Вы богатые?
Я
— Да нет, вряд ли. Мы посерединке. А вы богатые?
Она задумалась. Потом улыбнулась с таким видом, будто мы с нею теперь заодно в чем-то.
— Мы тоже посерединке.
Бедность — это синие глаза, жалобный взгляд из-под ресниц и миска для подаяний. Ребенок-попрошайка. Вся одежда в разноцветных заплатах. В сказочной книжке с картинками рассказывается, что ты живешь в лесу, с потолка капает, крыша у дома соломенная. Ты носишь корзинку, покрытую лоскутным платком, и с нею в руках отправляешься навестить свою бабушку. А стены твоего дома пряничные.
Лично я приходила к своей бабушке с пустыми руками, меня отправляли к ней просто для того, чтобы «составить компанию». Я не понимала, что это значит. Иногда я целый день смотрела в стену, пока бабушка не отпускала меня домой. Иногда она разрешала мне лущить горох. А иногда заставляла держать пряжу, которую сматывала в клубок. Она прикрикивала на меня, когда я отвлекалась и невольно опускала руки. Если я говорила, что устала, она отвечала, что мне еще рано уставать. Мол, ты и знать не знаешь, каково уставать на самом деле. И долго бормотала себе под нос: устала она, видите ли, я тебе покажу, как устают, я тебе так покажу, вот отшлепаю, тогда узнаешь.
Когда мои руки опускались и внимание рассеивалось, это случалось из-за того, что я все думала о Мэри Джоплин. Имени ее я вслух не произносила, и от этого вынужденного молчания она в моих фантазиях словно становилась худее прежнего, делалась какой-то плоской, истощенной, будто ее долго морили голодом, тенью себя настоящей, и начинало казаться, что она вовсе не существует, когда меня нет рядом. Но на следующий день, стоило взойти солнцу, Мэри, когда я выходила на порог, как ни в чем не бывало поджидала меня, прислонившись к стенке дома напротив, хихикала, почесывалась под платьем и показывала мне язык, длиннющий, способный дотянуться до земли.
Если бы моя мама выглянула из окна, она бы тоже ее увидела; а может, и нет.
В те дни, сонные и гулкие от жужжания насекомых, мы гуляли, преследуя тайную цель, подбираясь все ближе к дому Хэтауэев. Тогда я так его не называла; до того лета я вообще не подозревала о его существовании; он словно материализовался из ниоткуда посреди моего детства, когда мы, так сказать, раздвигали границы, когда стали уходить все дальше от центра деревни. Мэри нашла этот дом раньше меня. Он стоял наособицу, никто другой ничего рядом не построил, и мы обе знали наверняка, что это дом богачей: сложенный из камня, с высокой круглой башней, он располагался в саду, окруженном стеной; эта стена не могла нас остановить, мы взбирались на нее, мягко спрыгивали, прятались в кустах с другой стороны. Оттуда мы видели,
Пока мы бродили по окрестностям, она весело щебетала:
— Мой папа говорит, дуреха ты, Мэри, совсем бестолковая. Говорит, что, когда тебя поймают, детка, всю дурь из башки выбьют. Говорит, Мэри, тебе точно не поздоровится, так и знай.
В самый первый день, прячась у дома Хэтауэев в зарослях кустарника, мы ждали, когда покажутся богачи — выглянут из сверкающих высоких окон, служивших одновременно и дверьми; ждали, что они будут делать. И Мэри Джоплин прошептала мне:
— А твоя мама знать не знает, где ты болтаешься.
— Ну, твоя тоже.
Потом Мэри соорудила себе лежанку, что-то вроде гнезда, и удобно устроилась под кустом.
— Скучно, — пожаловалась я. — Надо было прихватить с собой книжку из библиотеки.
Мэри пошуршала в траве, пропела что-то неразборчивое.
— Мой папа говорит: Мэри, берись за ум, не то отошлю тебя в исправительную школу.
— А что это?
— Это такое место, где тебя порют каждый день.
— За что?
— Ни за что. Просто порют, и все.
Я пожала плечами. Звучало слишком похожим на правду.
— А по выходным порка тоже бывает? Или только в учебные дни?
Меня клонило в сон. И было все равно, ответит Мэри или нет.
— Все по очереди. Когда подходит твой черед… — Короткой палочкой Мэри копалась в земле, старательно углубляя ямку. — Когда подходит твой черед, Китти, они берут дубинку и выколачивают из тебя все глупости, какие только можно придумать. Лупят по голове до тех пор, пока мозги не вылезут наружу.
На этом разговор иссяк, мне было неинтересно его продолжать. Между тем ноги от долгого сидения на корточках заболели, стали затекать. Я сердито пошевелилась, кивнула в сторону дома.
— Сколько еще мы тут просидим?
Мэри что-то пропела. Снова ковырнула землю палкой.
— Сдвинь коленки, Мэри, — сказала я. — Так сидеть неприлично.
— Брось, — отозвалась она. — Я часто тут бываю, когда приличные девочки вроде тебя спят в своих постельках. Я видела, что у них есть.
Вся моя сонливость мгновенно пропала.
— И что же?
— Кое-что, чего нельзя называть, — сказала Мэри Джоплин.
— Ага. Но что это?
— Кое-что, завернутое в одеяло.
— Животное?
Мэри фыркнула.
— Сама ты животное! Разве животных заворачивают в одеяло?
— Да, маленьких собачек заворачивают. Когда они мерзнут.
Я знала, что права, и была готова отстаивать свою правоту; чувствовала, что мое лицо раскраснелось.
— Нет, не собака, нет-нет-нет. — Мэри понизила голос, намекая, что знает больше моего. — У него есть руки.
— Значит, это человек?
— Нет, на человека не похож.
Я начала злиться.
— А на кого тогда похож?
Мэри задумалась.