Убийство на Аппиевой дороге

Сейлор Стивен

– Будь так добра.

Глава 37

Тёплый ясный день клонился к закату. Был самый разгар весны, когда всё вокруг цветёт.

В такую чудесную пору я не сомневался, где следует искать её.

– Куда мы идём, господин? – спросил Давус, когда мы, пройдя через скотный рынок к западу от Палантина, ступили на старый деревянный мост через Тибр.

– На тот берег Тибра, куда же ещё. Разве это не ясно?

Лицо Давуса омрачилось. Хватит уже поддразнивать его, сказал я себе. Скоро ты уже не будешь его хозяином.

А жаль.

Мне будет не хватать тех отношений, что установились между нами.

– Мы с тобой, Давус, направляемся на загородную виллу на западном берегу Тибра, по ту сторону Марсова поля. Очень красивая вилла, а перед ней просторная лужайка, окаймлённая старыми раскидистыми деревьями. И речной участок - как раз там, где хорошее дно и удобно плавать. Я предпочёл бы, Давус, чтобы ты не рассказывал об этом нашем визите никому, даже Эко. И в особенности – Бетесде. Мне хотелось бы сохранить наш поход в тайне. Ты способен хранить тайну, Давус?

Он тяжело вздохнул.

– Разве это не ясно, господин?

Мы свернули с дороги, прошли по аллее в негустой тени под пологом сплетающихся ветвей высокого кустарника и вышли на широкую лужайку, над которой порхали пчёлы и бабочки. Память не подвела меня: слева виднелось длинное здание виллы. Зная, что в такой чудесный день она вряд ли станет сидеть в четырёх стенах, я велел Давусу ждать где-нибудь в тени и направился наискосок через лужайку, ступая по колено в густой траве. Скоро между деревьями блеснула река, и я увидел шатёр в красно-белую полоску – такой же, как занавеси в её носилках. Носилки стояли тут же, а это значило, что и она где-то рядом.

Меня никто не заметил. Все носильщики и телохранители купались в реке, обдавая друг друга брызгами и играя в мяч. Я обошёл шатёр и остановился со стороны реки. Края были задёрнуты, чтобы не мешать хозяйке наслаждаться ветерком и любоваться рекой. Сама хозяйка, облачённая в столу из полупрозрачной ткани и с чашей вина в руке, полулежала на кушетке с разбросанными подушками, глядя на происходящее с выражением полнейшей безнадёжности – словно смотрела трагедию, а не наблюдала за дурачащимися молодыми рабами, нагими и полными жизни.

При виде меня она вздрогнула; затем, узнав, слабо улыбнулась. Служанка, сидевшая в ногах кушетки, вскочила, вопросительно глядя в лицо госпоже. Та кивнула, и девушка удалилась.

– Гордиан, - произнесла Клодия голосом дремотным, как ленивое журчание реки. Казалось, кожа её мягко светится в приглушённом пологом свете. Я ощутил аромат крокуса и аралии.

– Я причинил тебе боль – в тот день, когда мы виделись, - сказал я.

– В самом деле? – Взгляд её вновь обратился на купальщиков.

– Да. Прости.

– Незачем извиняться. Я уже всё забыла. Боль и наслаждение утратили свою остроту для меня с того дня…

– Как не стало твоего брата?

Она опустила глаза.

– Это единственная боль, которая никогда не утихнет.

– По крайней мере, исход суда должен был тебя хоть немного утешить.

– Я больше не верю в суд. Нашим римским правосудием я сыта по горло.

– Но Милона приговорили, а Цицерон едва мямлил в его защиту.

Она тихонько рассмеялась.

– Да, на мямлящего Цицерона посмотреть стоило. Но в целом – Публия

это не вернёт.

– Что верно, то верно. Но людям бывает свойственно жаждать справедливости – или мести.

– Что толку в мести? Однажды я пыталась отомстить – Марку Целию. И с тех пор понимаю, что месть не стоит трудов.

– Значит, месть тем, кто его убил, не принесёт тебе облегчения? – спросил я осторожно, тщательно подбирая слова.

– Ни малейшего, Гордиан. И почему ты заговорил о мести? – Она глубоко вздохнула. – У моего брата хватало врагов, у которых хватало причин желать ему смерти. Я любила Публия больше всех на свете; любила таким, каким он был, и не пожелала бы изменить ни единой черты в его характере, как не пожелала бы изменить ни единой черты его лица. Но это вовсе не значит, что я любила его слепо. Я ведь не дура, Гордиан. Я прекрасно видела, что он играет с огнём и не считается ни с кем и ни с чем. И прекрасно понимала, что рано или поздно он плохо кончит. Они все играют с огнём, не считаясь ни с кем, кроме себя, и все плохо кончат – Помпей и Цезарь, Целий, Антоний, Цицерон. Думаю, никто из них своей смертью не умрёт – даже Цицерон. Пока Публий был одним из игроков, исход игры занимал меня; но теперь… - Она опять вздохнула. – Я просто лежу и смотрю, как эти красивые молодые люди резвятся в своё удовольствие. И даже их не вижу. Одну лишь воду – как она обдаёт их и блестит на их коже, и стекает по их телам. И как она бежит к морю – никогда не останавливаясь, никогда не возвращаясь. Прежде всё это что-то значило для меня; но что - я уже не помню.

– Ты так несчастна, Клодия?

– Несчастна – это слишком сильно сказано. Я почти перестала плакать, и мне больше не снится, как он умирал. – Она вымучено улыбнулась. – Я ужасно выгляжу, да?

– Вовсе нет. Ты прекрасна. Так прекрасна, что и не скажешь словами.

Её пальцы коснулись моей руки. На миг, на один лишь миг наши глаза встретились. Потом я отвёл взгляд и стал смотреть на купающихся в реке.

Поначалу я смотрел на них, как Клодия – не замечая их самих, а лишь их движения и игру света на мокрой коже. И вдруг я заметил.

– Геркулес великий!

Один из пловцов, краснолицый и голубоглазый, как раз выныривал с мячом. Мгновенное напряжение исказило его лицо - точь-в-точь как в день резни на Форуме, когда он швырнул мне под ноги жемчужное ожерелье и со своими товарищами зашагал в противоположную от моего дома сторону. А когда я, ни жив ни мёртв, вбежал к себе домой, то увидел картину разгрома и мёртвого Белбо…

– Что такое, Гордиан?

– Вон тот, с красным лицом и голубыми глазами…

– Ты что, знаешь его?

– Он один из тех бандитов, что разграбили тогда мой дом и сбросили с пьедестала статую Минервы в моём саду. И убили моего телохранителя, Белбо.

– Вполне возможно. Он бывший гладиатор. Клодий купил его, а потом отпустил на волю, чтобы он мог получать зерно при раздачах. После этого он был телохранителем то одного, то другого из нашей семьи. Помнится, он затеял какую-то свару с рабами моего племянника Аппия. Ко мне он попал лишь несколько дней назад. Должно быть, родные решили, что мне будет приятно смотреть на него. Так, говоришь, он разграбил твой дом?