Убийство по-китайски: Золото

ван Гулик Роберт

— Ма Жун, приведите сюда приставов, а Цзяо Дай пусть караулит этого негодяя и трупы. Сделаете носилки из веток и сопроводите трупы до управы. Этого Пэй Чиу посадите под замок. По дороге назад загляните в сарай, и пусть Пэй покажет, где он спрятал тюфяк и одежду. А мы с Хуном обыщем дом и допросим девушку.

Судья нагнал магистра Цао — тот осторожно пробирался через кусты, разводя ветки длинным посохом. Слуга ждал его на обочине, держа под уздцы ишака.

— Сейчас, магистр Цао, я должен вернуться на подворье, — сказал судья. — Закончу там и тогда воспользуюсь возможностью

навестить вас.

Магистр ответил низким поклоном, и три пряди его бороды взвились подобно знамени. Он сел на ишака, положил свой посох поперек седла и потрусил прочь; слуга припустил следом.

— Столь великолепной бороды я в жизни своей не видел, — с завистью молвил судья старшине Хуну.

Вернувшись к дому, судья послал Хуна в поле за девушкой, а сам пошел прямо в спальню.

Там стояла большая деревянная кровать, ничем не покрытая, два табурета и простенький туалетный столик. В углу на другом столике стояла масляная светильня. Глядя сверху на голую кровать, судья заметил глубокую засечку в деревянной раме у изголовья. Судя по свежей древесине на сколе, отметина появилась совсем недавно. Недоуменно покачав головой, судья переместился к окну. Деревянный запор был сломан. Судья собрался было повернуться, как вдруг заметил свернутую бумажку, лежащую на полу прямо под окном. Поднял и обнаружил, что в бумагу завернут дешевый женский гребень — костяной гребешок, украшенный тремя круглыми цветными стеклышками. Завернув гребешок в бумагу, он спрятал его в рукав. И спросил сам себя: не замешаны ли в этом деле две женщины? Носовой платок, найденный в хижине, принадлежал особе не простой, а эта дешевая гребенка явно принадлежала крестьянке. Вздохнув, он вернулся в первую комнату, где его уже поджидали Хун и дочь Пэя.

Девчонка смертельно боится его, судью, — это он понял сразу; она едва смеет смотреть на него. И он ласково начал:

— Послушай, Су-ньян, твой отец рассказал мне, как на днях ты приготовила для хозяина очень вкусного жареного цыпленка.

Девушка застенчиво глянула на него и чуть-чуть улыбнулась. Судья продолжил:

— Еще бы, ведь деревенская пища куда лучше нашей, городской. Я так думаю, хозяйке тоже понравилось?

Лицо Су-ньян сразу погасло. Она сказала, пожав плечами:

— Уж больно она гордая, вот какая. Сидит себе на табурете в спальне и даже не оглянется, когда с ней здороваются. Вот она какая!

— Но ведь она сказала тебе хоть что-то, пока ты подавала еду? Ведь сказала же? — спросил судья.

— А тогда она уже лежала в кровати, — скороговоркой ответила девушка.

Судья Ди в задумчивости огладил бороду. Потом спросил:

— Кстати, хорошо ли ты знаешь госпожу Ку? Я имею в виду дочь магистра Цао, которую недавно выдали замуж в город?

— Видала раз или два. Издали. На поле. Она была с братом. Люди говорят, она хорошая девушка, не то что эти городские.

— Ну и хорошо, — вздохнул судья Ди. — Сейчас ты проводишь нас до дома магистра Цао. У приставов — они там, на дороге возле хижины — найдется для тебя лошадь. А потом ты поедешь с нами в город; и твой отец тоже.

Глава

десятая

Философ желает обсудить высокие материи; судья Ди раскрывает убийство

Судья Ди немало удивился, увидев жилище магистра Цао — трехъярусную башню на пригорке, поросшем соснами. Оставив Су-ньян под присмотром Хуна в маленькой сторожке, он последовал за магистром Цао.

Узкая лестница вела наверх; пока поднимались, магистр успел объяснить, что на самом деле дом этот — сторожевая башня, построенная в стародавние годы, во времена усобиц; что его предки, владевшие башней из поколения в поколение, всегда предпочитали жить в городе; но что по смерти отца, торговца чаем, он, магистр Цао, продал городской дом и переселился сюда.

— Вот поднимемся в мою библиотеку, сударь, — закончил он, — и вы поймете, почему я так поступил.

Вошли в восьмиугольную комнату на верхнем этаже.

Магистр Цао размашистым движением руки обвел просторы, открывающиеся за широкими окнами, и провозгласил:

— Для размышлений, сударь, потребно надлежащее место! Отсюда, из моей библиотеки, я созерцаю небеса и землю, в них черпаю вдохновение.

Судья Ди отвечал приличествующими моменту словами. А между тем приметил, что из северного окна хорошо просматривается заброшенный храм, но отрезок дороги перед ним и до развилки скрыт за деревьями.

Устроились за большим столом, заваленным бумагами, и тут магистр Цао не утерпел, спросил:

— Как отзываются о моем ученье в столице, ваша честь?

Судья не помнил, чтобы где-либо упоминалось имя магистра Цао, но ответил со всей учтивостью:

— Я слышал, что вашу философию полагают весьма своеобразной.

Магистр просиял.

— Признаюсь, многие почитают меня первопроходцем в области независимой мысли, и они, вероятно, правы! — произнес он удовлетворенно и нацедил судье чая из большого заварочного чайника.

— Как вы думаете, — спросил судья Ди, — что могло случиться с вашей дочерью?

Магистру Цао вопрос не понравился. Сперва он тщательно расправил бороду на груди и только потом ответил с едва скрываемым раздражением:

— От этой девчонки, ваша честь, одни неприятности! А мне противопоказано всякое возбуждение, ибо оно пагубно сказывается на ясности сознания, столь необходимого мне в моей работе. Я сам, лично, учил ее письму и чтению, и что же? Она все время читает совсем не те книги, какие должно! Исторические записки она читает, вот что я скажу вам, сударь, исторические! Ничего, кроме унылых жизнеописаний давно умерших людей, которые понятия не имели о ясности мышления. Пустая трата времени, сударь!

— Что ж, — осторожно откликнулся судья Ди, — на чужих ошибках нередко учатся.

— Пфе! — фыркнул магистр Цао.

— Осмелюсь спросить, — судья был предельно учтив, — почему вы отдали ее за господина Ку Мен-пина? Мне говорили, что вы считаете буддизм бессмысленным идолопоклонством, и я в какой-то мере согласен с вами. Но ведь господин Ку — ярый буддист.

— Ха! — вскричал магистр Цао. — Все это за моей спиной спроворили женщины с обеих сторон. Все женщины, сударь, дуры!