Убийство по-китайски: Золото
Шрифт:
— Слушаем и повинуемся!
Крик этот донесся от входа во двор. Народ, оглянувшись, увидел вбегающих в ворота приставов и стражей управы во всеоружии.
Цзяо Дай свалил Хой-пена, ударив плашмя мечом по голове. И, вновь подняв меч, обрушил мощный удар на левое плечо изваяния. Меч вырвался из рук и загремел по полу. Статуя осталась цела.
— Чудо! — в исступлении вскричал настоятель.
Толпа подалась вперед, и копейщикам пришлось взять копья наперевес, чтобы оттеснить ее.
Цзяо Дай спрыгнул с помоста. Копейщики расчистили для него путь, и он, добравшись до террасы, подал судье щепочку,
— Это подделка! Нечестивые злодеи оскорбили Господа Майтрейю!
Перекрикивая гомон недоверчивых голосов, он продолжил:
— Эта статуя сделана не из кедра, но из чистого золота! Алчные злодеи хотели таким способом тайно ввезти золото в столицу ради собственного нечестивого обогащения! Я, судья Пенлея, обвиняю в этом чудовищном кощунстве жертвователя статуи — Ку Мен-пина, а также его сообщников — Цао Хо-сьяня и Хой-пена, и объявляю настоятеля и всю прочую братию этого храма задержанными по обвинению в соучастии в этом святотатственном злодеянии!
На этот раз толпа промолчала; постепенно до людей стал доходить смысл того, что сказал судья Ди. Их увлекла и та искренность, с которой он говорил, и собственное любопытство — что же последует дальше? Предводитель отряда с облегченным вздохом убрал руку с рукояти меча.
Вновь раздался голос судьи Ди:
— Сначала я желаю выслушать Ку Мен-пина, коего государство обвиняет в осквернении известнейшего из храмов, а также в контрабанде, нанесшей ущерб казне, и в убийстве имперского должностного лица!
Два пристава стащили Ку с его места и, волоча коленями по полу, бросили к ногам судьи. Ку был застигнут врасплох. Лицо его покрылось пепельной бледностью, он дрожал всем телом.
Судья Ди обратился к нему, и голос его был суров:
— В суде я предъявлю вам тройное обвинение во всех подробностях. Все ваши злоумышления известны мне. И то, как вы тайно отправляли большее количество золота из Японии и Кореи и незаконно ввозили оное золото в корейский квартал, а оттуда — в сей храм, пряча слитки в посохи странствующих монахов. Как обвиняемый Цао Хо-сьянь забирал оные загруженные посохи из заброшенного храма к западу от города и отправлял полученное золото в столицу в посылках с книгами. И когда его превосходительство Ван Де-хван, предыдущий судья этого уезда, заподозрил неладное, вы отравили его в его собственной библиотеке, заложив яд в потолочную балку над чайной жаровней. И наконец, вылив эту статую из чистого золота для мошеннических целей, вы решили этим увенчать свою презренную преступную деятельность. Признавайтесь!
— Я невинен, ваша честь! — вскричал Ку. — Я понятия не имел, что эта статуя золотая, и я…
— Хватит лгать! — рявкнул судья Ди. — Его превосходительство Ван сам уведомил меня, что именно вы умыслили убить его! Я могу показать вам его сообщение!
Судья вынул из рукава старинную лаковую шкатулку, ту самую, которую Цзяо Дай получил от кореянки, и, показав крышку, украшенную двумя золотистыми бамбуковыми стеблями, продолжил:
— Вы украли бумаги из этой шкатулки, Ку, и решили, что уничтожили все, что свидетельствовало против вас. Однако вы не учли блестящего ума вашей жертвы. Сама шкатулка и служила ключом
Ку бросил взгляд на свой посох, прислоненный к скамье там, где он, Ку, только что сидел. Серебряные кольца, соединяющие два бамбуковых стебля, блестели в свете факелов. Он молча поник головой.
Судья же непреклонно продолжал:
— Покойный судья оставил и другие свидетельства того, что он знал о ваших мерзких делах и что именно вы планировали его убийство. Я повторяю, Ку, — признайтесь и назовите ваших сообщников!
Ку поднял голову, удрученно взглянул на судью и пролепетал, запинаясь:
— Я… Я признаюсь.
Он вытер пот со лба, затем проговорил тусклым голосом.
— Корейские монахи, которые плавали на моих судах между корейскими портами и Пенлеем, проносили золото в посохах, а Хой-пен с магистром Цао действительно помогали переправлять золото отсюда в заброшенный храм и дальше, в столицу. Ким Сон помогал мне, а сборщик пожертвований Цу-хэй помогал Хой-пену вместе с десятью другими монахами, которых я назову. Настоятель и другие монахи ни в чем не повинны. Золотую статую отлили здесь, в храме, под наблюдением Хой-пена, используя печь, в которой сожгли тело Цу-хэя. А настоящую копию, сделанную мастером Фэном, я спрятал в своем доме. Ким Сон нанял корейца-лакировщика, чтобы тот вложил яд в балку в библиотеке судьи Вана, после чего отправил этого человека обратно в Корею на ближайшем судне.
Ку поднял голову и с мольбой взглянул на судью. Он вскричал:
— Но, клянусь, во всех этих случаях я действовал по приказу, ваша честь! А настоящий преступник…
— Молчать! — грозно приказал судья Ди. — И не пытайтесь навязать мне новую ложь! Завтра вам будут предоставлены все возможности для оправдания — на заседании суда. — И он обратился к Цзяо Даю: — Возьмите этого человека и отправьте в управу.
Цзяо Дай мгновенно связал Ку руки за спиной и увел его под охраной двух приставов.
Судья Ди указал на магистра Цао, который сидел на своем месте в полном оцепенении. Но, увидев Ма Жуна, направляющегося к нему, он вдруг вскочил и бросился к другому концу террасы. Ма Жун прыгнул, магистр попытался увернуться, но был схвачен за кончик пышной бороды. Магистр Цао вскрикнул, и борода повисла, зажатая в огромном кулаке Ма Жуна. На маленьком скошенном подбородке магистра осталась только тонкая полоска кое-где порванного пластыря. С отчаянным воем он ухватился за свой голый подбородок, тут-то Ма Жун и ухватил его за запястье и заломил руку за спину.
Медленная улыбка озарила строгие черты судьи Ди. И он с удовлетворением проговорил про себя:
— Вот так! И борода тоже фальшивая!
Глава восемнадцатая
Судья раскрывает преступный заговор; и становится ясно, кто он, неуловимый По Кай
Далеко за полночь судья Ди и его три помощника вернулись в управу и все вместе прошли прямо в кабинет судьи.
Судья уселся в свое кресло, а старшина Хун поспешил к чайному столику, на котором стояла жаровня, и заварил судье чая покрепче. Тот отпил пару глотков, затем, чуть откинувшись в кресле, проговорил: