Убийство по-римски
Шрифт:
— Это квестор Вальдарно? — спросил отец Денис. — Вы не сказали, что это касается полиции, но это ничуть меня не удивляет. Подождите, пока я с ним переговорю.
Он поговорил с квестором на беглом итальянском и вернулся встревоженный.
— Дело странное, — сказал он, — я бы не стал загадывать, в какую сторону оно обернется. Он хочет прислать своих ребят, чтобы осмотреть все внизу, и собирается говорить об этом с настоятелем. Я сказал, что мы обыскали каждый дюйм, но ему этого мало. Он просил передать, что приглашает вас принять участие.
— Не сегодня?
— Да зачем сегодня, если он внизу — чего быть не может — и к тому же запечатан, как сардинка в банке. — Отец Денис внимательно посмотрел на Аллейна. — Вы не похожи на полицейского, — сказал он. — Конечно, это меня не касается.
— Что, я похож на безвредного туриста? Надеюсь, что да. Скажите, вы что-нибудь знаете о женщине по имени Виолетта, которая здесь торгует открытками?
Отец Денис хлопнул себя по лбу.
— Так ее зовут Виолетта! — воскликнул он. — Это наш бич, Господи прости, она тронутая, бедняга. Конечно, это дело выбило ее у меня из головы. Пройдите в атриум, и я вам все расскажу. А пока я тут закрою.
Вынув из рясы огромный ключ, он действительно замкнул вестибюль — вроде бы основательно. Он сказал, что ни у кого больше не было ключа от входа и от железной двери в подземелье, кроме брата Доминика, который открывает храм по утрам.
Базилика совсем обезлюдела, шесть часов вечера. Все колокола в Риме зазвонили «Аве Мария», и отец Денис задержался для молитвы. Затем он прошел в атриум и уселся рядом с Аллейном на каменную скамью, еще хранившую тепло заходившего солнца. Он был уютный человек и любил посплетничать.
Виолетта, сказал он, несколько месяцев продавала открытки в портике Сан-Томмазо. Она — сицилийка, неизвестно откуда взялась и совсем не такая старая, как могло показаться Аллейну, а когда появилась впервые, ее лицо еще сохраняло следы дикой красоты. Она беспрестанно рассказывала всем и каждому, что ее муж бросил ее и предал полиции.
— За что? — спросил Аллейн.
— Ничего вразумительного. Что-то связанное с пересылкой запрещенных вещей. Очевидно, краденого, хотя она говорит, что понятия не имела, что это нехорошо, пока не пришла полиция и не погубила ее. Речь у нее дикая, сами святые не разберут, где у нее факты и где фантазии.
Тем не менее она вела себя достаточно прилично, набрасывалась только на доминиканцев и не сходила со своего законного места торговли, но примерно дня два назад он обнаружил ее на углу портика: она сидела и шипя изрыгала ужаснейшую хулу и потрясала кулаками. Губы ее были буквально в пене, но, когда отец Денис упрекнул ее за богохульство и, как понял Аллейн, дал ей хорошую взбучку, она заговорила малость разумнее. Как выяснилось, ее ярость была направлена на человека, который заходил в ризницу, чтобы договориться о посещении храма туристскими группами от имени нового предприятия под названием…
— Не говорите мне, — сказал Аллейн в тот миг, когда отец Денис сделал паузу для большей эффектности. — Позвольте,
— Правильно.
— А человек был Себастиан Мейлер?
— Снова правильно, — воскликнул отец Денис, хлопая в ладоши. — Он же муж несчастной, а если не муж, так должен им быть, помоги ему Господь.
В тот очень теплый вечер оба автомобиля прибыли на Палатинский холм в начале шестого. Воздух благоухал нагретой землей, травой, миртами и смолой. В удлинявшихся тенях стояли алые восклицательные знаки маков, а легионы акантов строем спускались с гребня холма. Над разбитыми колоннами и арками классического Рима небо вновь обретало глубину.
Джованни, шофер, с удовольствием выступал в роли гида. Он сказал, что понятия не имеет, что произошло с мистером Мейлером, но предположил неожиданный приступ болезни, известной туристам как римский понос. Джованни деликатно напомнил им, что в таком случае, естественно, требуется немедленно удалиться. Затем он провел группу через развалины Домус Августана и вниз по ступенькам, к сосновой роще. По дороге то здесь, то там он называл имена руин и делал широкие жесты, кладя Рим к ногам туристов.
Софи смотрела и мечтала, и с удовольствием забывалась в грезах, и не слишком внимательно слушала Джованни. Она неожиданно почувствовала себя усталой и смутно счастливой. Барнаби Грант шел рядом с ней в дружественном молчании, Ван дер Вегели сотрясали тишину взрывами восторгов и тысячей вопросов и неустанно фотографировали. Леди Брейсли под руку с Кеннетом и недовольный майор ковыляли последними и вполголоса жаловались на плохую дорогу.
— Я быстро пресыщаюсь видами, — заметила Софи. — Или, скорее, сведениями о видах. Я перестаю слушать.
— По крайней мере, вы в этом признаетесь, — утешил ее Грант.
— Только не подумайте, что я бесчувственна ко всему этому.
— Ладно. Я и не подумал.
— Наоборот, я немею от восторга. Или почти немею, — поправилась Софи. — Вы могли бы сказать: становлюсь зримо-бессловесной.
Он задумчиво поглядел на нее.
— Вероятно, вы проголодались, — предположил он.
— Вероятно, я подтвержу ваше мнение, — с удивлением согласилась она. — По крайней мере, хочу пить.
— Смотрите, мы уже приступаем к чаепитию.
Они уже дошли до площадки под названием Бельведер и глядели над вершинами сосен на чудовищное великолепие Колизея. Шпили, крыши, сады, обелиск, нематериальные в предвечернем мареве, плыли в отдалении и растворялись на фоне Альбанских холмов.
Джованни и его помощник выбрали место у упавшей колонны, расстелили ковры и скатерти и открыли корзины.
Еда была, как сказала Софи, изысканнейшая: маленькие аккуратные сандвичи с икрой и семгой, римские и неаполитанские пирожные, фрукты и охлажденное белое вино. Удивительным образом, было также и виски с содовой. И чай для всех желающих, вроде Софи, ледяной, с лимоном и очень душистый.