Убийство в теологическом колледже
Шрифт:
Притормозив, Эмма опустила окно и спросила:
– Вас подбросить, отец?
Он заморгал, как будто не сразу узнал ее. А потом на лице появилась знакомая приятная и детская улыбка.
– Эмма! Вот спасибо. Решил побродить вокруг озера и зашел немного дальше, чем хотел.
На нем было толстое пальто из твида, а на шее висел бинокль. Он сел в машину, и салон тут же наполнился влажным запахом солоноватой воды, пропитавшим тяжелую ткань.
– Ну как там птицы, отец? Повезло сегодня?
– Как обычно. Только неперелетные.
И они погрузились в дружеское молчание. В прошлом, хотя и очень недолго, Эмме было непросто
– Все равно тебе обязательно кто-нибудь расскажет, – начал он. – Не здесь, так в Кембридже. Будет лучше, если ты услышишь это от меня. Отец Джон признался, что совращал мальчиков из церковного хора. Обвинение использовало такую формулировку, хотя сомневаюсь, что все было именно так. Его посадили в тюрьму на три года.
– Я, конечно, в законах не очень разбираюсь, – сказала тогда Эмма, – но приговор слишком суров.
– Двумя мальчиками дело не ограничилось. Священник из соседнего прихода, Мэттью Крэмптон, посчитал своим долгом найти дополнительные улики и разыскал трех молодых людей, которые обвинили отца Джона в более чудовищных преступлениях. Судя по их показаниям, именно его жестокое обращение в столь юном возрасте сделало из них несчастных и замкнутых правонарушителей, неспособных найти работу. Они нагло врали, но отец Джон все равно признал свою вину. У него были на то свои причины.
Эмма очень жалела отца Джона, хотя и не полностью разделяла уверенность Рафаэля в его невиновности. Священник производил впечатление человека, немного замкнутого в себе, оберегающего свою ранимую душу так, будто нес внутри нечто хрупкое, способное даже от неловкого движения разбиться вдребезги. Отец Джон был неизменно вежлив и добр, а его собственные страдания девушка замечала лишь в те редкие моменты, когда, заглянув в глаза священнику, вынуждена была отводить взгляд, не в силах вынести скрывавшуюся там боль. Может быть, он тоже нес груз своей вины. Отчасти она жалела, что Рафаэль ей все рассказал.
Эмма не могла себе даже представить, что священник пережил в тюрьме. Разве человек способен добровольно навлечь на себя этот ад? Да и в колледже жизнь отца Джона едва ли была легкой. Он занимал комнату на третьем этаже вместе с незамужней сестрой, которую скрепя сердце можно было назвать женщиной со странностями. Эмма, несколько раз увидев их вместе, сразу поняла, что священник ей очень предан. Даже эта любовь оказалась дополнительным бременем, а не утешением.
Она не знала, нужно ли что-то говорить про смерть Рональда Тривза. Эмма читала краткую сводку в центральных газетах, а Рафаэль, который отчего-то решил, что должен поддерживать ее контакт с колледжем Святого Ансельма, сообщил об этом по телефону. Немного поразмыслив и тщательно выверив каждое слово, она отправила отцу Себастьяну короткое письмо с соболезнованиями и получила написанный изящным почерком ответ, еще более краткий. Наверное, нормально было бы сейчас заговорить с отцом Джоном о Рональде, но что-то удержало ее от этого шага. Девушка чувствовала, что тема будет нежелательна и даже болезненна.
Уже четко просматривался колледж: крыши, высокие дымовые трубы, башенки и начинающий темнеть в угасающем свете купол. Впереди разрушенные колонны у давным-давно снесенной сторожки елизаветинских времен передавали свои тихие, неоднозначные сообщения – грубые фаллические
Когда они остановились перед парадным входом, дверь открылась, и в прямоугольнике света, льющегося из коридора, возникли очертания Рафаэля. Скорее всего, он высматривал Эмму. Одетый в темную сутану молодой человек стоял неподвижно, словно высеченный из камня. И девушка вспомнила свое первое впечатление. Тогда она уставилась на него, сначала не поверив глазам, а потом громко рассмеялась над своей неспособностью скрыть удивление. С ними был еще один студент, Стивен Морби, и он рассмеялся вместе с ней.
– Супер, да? Как-то в рейдонском баре к нам подошла женщина со словами: «Откуда ты такой взялся? С Олимпа?» Хотелось запрыгнуть на стол, обнажить торс и закричать: «Смотрите на меня! Все смотрите!» Размечтался.
В его голосе не звучало даже намека на зависть. Скорее всего, он понимал, что красота для мужчины – не такой уж желанный подарок. А вот Эмма, когда смотрела на Рафаэля, каждый раз не могла отделаться от суеверного воспоминания о злобной фее на крещении. И что интересно: она могла с удовольствием его разглядывать, при этом не испытывая ни малейшего сексуального волнения.
Возможно, он больше нравился мужчинам, нежели женщинам. Но если у него и имелась власть над обоими полами, похоже, он об этом не подозревал. Непринужденная самоуверенность, с которой держался Рафаэль, свидетельствовала о том, что он осознавал свою красоту и исключительность. Он ценил свою неординарную внешность и гордился собственной красотой, но, казалось, почти не беспокоился о том, какой эффект она производит на других.
Сейчас на его лице расцвела улыбка, и он спустился по ступеням, протягивая Эмме руку. В ее теперешнем настроении, когда она была полна почти суеверных опасений, этот жест показался предостережением, а не приветствием. Отец Джон, кивнув и улыбнувшись на прощание, засеменил к себе.
Рафаэль взял у Эммы ноутбук и чемодан.
– С возвращением, – сказал он. – Приятных выходных не обещаю, но может быть интересно. У нас тут двое полицейских, и один – ни больше ни меньше – из Нового Скотланд-Ярда: коммандер Дэлглиш приехал, чтобы задать пару вопросов относительно смерти Рональда Тривза. Есть и еще менее желанный, с моей точки зрения, гость. Я буду держаться от него подальше, чего и тебе советую. Архидьякон Мэттью Крэмптон.
Оставалось нанести еще один визит. Дэлглиш на секунду заглянул к себе, потом прошел через железную дверь в воротах между номером «Амвросий» и каменной стеной церкви и направился по тропинке длиной восемьдесят ярдов, ведущей к коттеджу Святого Иоанна. Вечерело, в сочном западном небе с розовыми прожилками угасал день. Рядом с тропинкой на усиливающемся ветерке изящной бахромой трепетала высокая трава, склоняясь под внезапными порывами. Позади западный фасад главного корпуса был украшен фонариками, а три заселенных коттеджа светились словно яркие аванпосты осажденной крепости, подчеркивая темные очертания пустующего коттеджа Святого Матфея.