Убийство в теологическом колледже

Джеймс Филлис Дороти

Эмма хотела вернуться к себе в комнаты и поработать, но поняла, что сосредоточиться ей не под силу. Повинуясь необъяснимому вначале порыву, она решила проверить, нет ли Джорджа Грегори в коттедже Святого Луки. Она не всегда заставала его во время своих визитов, но когда это удавалось, они с удовольствием общались, при этом никогда не переступая границ. Сейчас ей нужно было поговорить с тем, кто не принадлежал к колледжу; с тем, с кем не нужно было взвешивать каждое слово. Ей стало бы легче, если бы она смогла обсудить убийство с человеком, который, по всей вероятности, считает произошедшее не личной трагедией, а загадочным событием.

Грегори оказался дома. Дверь в коттедж Святого Луки была нараспашку, и еще на подступах она услышала, что хозяин наслаждается

Генделем. Она узнала запись – у нее была такая же, – контртенор Джеймс Боумэн исполнял арию из оперы Генделя «Ксеркс». Изысканной красоты и чистоты голос разносился над мысом. Она подождала, пока закончится музыка, но не успела поднять руку, чтобы постучать, как Грегори уже крикнул «входи». Через кабинет, в котором аккуратно были расставлены книги, она прошла в застекленную пристройку. Хозяин пил кофе, и богатый аромат наполнял всю комнату. В колледже она не стала дожидаться кофе, но когда Грегори предложил принести вторую чашку, не отказалась. Он придвинул маленький столик к плетеному креслу, девушка села, откинулась и неожиданно почувствовала, что сделала правильный выбор.

В голове у нее не было каких-то конкретных идей, но кое-что спросить хотелось. Она смотрела, как он наливает кофе. Эспаньолка придавала слегка зловещий, мефистофельский вид лицу, которое она всегда считала больше интересным, чем привлекательным. Седеющие волосы свисали с покатого лба столь правильными волнами, что выглядели так, словно тут постарались термобигуди. Глаза под тонкими веками обозревали мир с веселым или ироничным презрением. Этот мужчина за собой следил. Она знала, что он бегает и плавает каждый день, за исключением самых холодных месяцев в году. Когда он передавал ей чашку, девушка снова заметила дефект, который он никогда не пытался скрывать. Верхняя фаланга среднего пальца на левой руке была отрезана еще в юности – несчастный случай с топором. Он объяснил эти обстоятельства еще при первом знакомстве, и она поняла, что для него было важно подчеркнуть: это был несчастный случай, произошедший по его собственной вине, а не врожденный дефект. Ее удивило, что Грегори так ненавидел и так стремился объяснить уродство, которое явно не мешало ему жить. Но сочла это лишь проявлением чувства собственного достоинства.

– Я хочу, – начала она, – с тобой кое о чем посоветоваться – нет, не так – нужно кое-что обсудить.

– Признаться, польщен. А почему со мной? Разве не священник больше подойдет для этой цели?

– Отца Мартина волновать не хочется, а что скажет отец Себастьян, мне и так заранее известно – или кажется, что известно, хотя он способен удивлять.

– Но если дело касается морали, они в этом специалисты, – сказал Грегори.

– Думаю, да. Это вопрос морали. По крайней мере этики. Но не уверена, что мне нужен специалист. Как ты считаешь, насколько плотно нужно сотрудничать с полицией? Как много мы должны им рассказывать?

– Это и есть твоя проблема?

– Да, это и есть моя проблема.

– С этого момента поподробнее, – сказал он. – Ты хочешь, чтобы убийцу Крэмптона поймали? Такая постановка вопроса тебя не смущает? Ты же не считаешь, что при некоторых обстоятельствах убийце следует дать возможность уйти?

– Нет, это не про меня. Я хочу, чтобы переловили всех убийц. Не уверена, что с ними следует делать потом, но даже если кто-то им сочувствует – возможно, даже сострадает, – все равно пусть всех переловят.

– Но ты не хочешь принимать слишком активное участие в их поимке?

– Я не хочу, чтобы пострадали невиновные.

– А-а, – протянул он, – но тут ничем не поможешь. Даже Дэлглиш здесь бессилен. Это же расследование убийства: здесь всегда страдают невиновные. А кого конкретно ты имеешь в виду?

– Я лучше промолчу.

Повисло молчание, а потом она сказала:

– Не знаю, зачем я пристаю к тебе с разговорами. Наверное, я хотела обсудить это с кем-то, кто не принадлежит к колледжу.

– Ты пришла поговорить именно ко мне, – произнес он, – потому что я тебе безразличен. Ко мне как к мужчине ты ничего не испытываешь. Тебе спокойно:

что бы мы друг другу ни наговорили, наших отношений это не изменит, поскольку их просто нет. По-твоему, я честный, невозмутимый, не дурак, и поэтому мне можно доверять. Так и есть. И ты к тому же не веришь, что я убил Крэмптона. Абсолютная правда: я этого не делал. В сущности, мне не было до него дела, когда он был жив, и еще меньше стало теперь, когда он мертв. Признаю, естественно, мне любопытно, кто же его убил, но этим все и ограничивается. Я бы хотел узнать, как он умер, но ты же мне не расскажешь, а я не стану специально нарываться на отказ. Хотя, конечно, я замешан. Мы все замешаны. И хотя Дэлглиш за мной еще не посылал, я не обманываюсь: это не потому, что я в конце его списка подозреваемых.

– А что ты расскажешь, когда он тебя вызовет?

– Я честно отвечу на его вопросы. Лгать не стану. Если поинтересуются моим мнением, поделюсь им, тщательно подбирая слова. Теорий строить не буду, как не буду и по своей инициативе делиться информацией, которую не запрашивают. Я не стану пытаться проделать за полицию их работу: видит бог, им неплохо платят. И постараюсь не забыть, что, с одной стороны, всегда смогу что-то добавить к своему рассказу, а с другой, слово не воробей, вылетит – не поймаешь. Вот что я собираюсь сделать. Хотя когда Дэлглиш или его подручные до меня снизойдут, я, вероятно, задеру нос или меня разорвет от любопытства… как уж тут послушаться собственного совета. Ну что, стало легче?

– Так ты предлагаешь, – сказала Эмма, – не лгать, но и не говорить больше, чем необходимо. Подождать, пока спросят, а потом правдиво отвечать.

– Да, как-то так.

И тут она решилась задать вопрос, ответ на который хотела узнать с момента их первой встречи. Странно, но ей показалось, что сегодня это уместно.

– Ты как-то не сильно сочувствуешь тем, кто служит в Святом Ансельме. Это потому, что ты сам неверующий, или потому, что не считаешь их таковыми?

– Да нет, с верой у них все в порядке. Просто то, во что они верят, устарело. Я не про нравственность, нет. Иудейско-христианское наследие создало западную цивилизацию, и мы должны быть за это благодарны. Но церковь, которой они служат, умирает. Вот я смотрю на «Страшный суд» и пытаюсь хоть как-то понять смысл, который эта картина имела для мужчин и женщин пятнадцатого столетия. Если жизнь тяжела, коротка и полна страданий, нужна надежда на рай; если не работает закон, в качестве сдерживающего фактора нужен ад. Церковь утешала и просвещала, она показывала картинки, рассказывала истории и давала надежду на вечную жизнь. Но в двадцать первом веке уже иные вознаграждения. Например, футбол. А что? Там тебе и церемонии, и красочность, и трагедия, и чувство принадлежности. В футболе есть первосвященники, даже мученики имеются. А ведь есть еще шопинг, изобразительное искусство и музыка, путешествия, алкоголь, наркотики. У каждого свои способы удержать на расстоянии эти два кошмара человеческой жизни: скуку и осознание смертности. А теперь – да поможет нам Бог – появился Интернет! За пару кликов ты получаешь доступ к порнографии. Если хочешь найти шайку педофилов или сделать бомбу, чтобы взорвать людей, с которыми не согласен, валяй – тебе открыты все пути. Это бездонный источник информации, кое-что даже правдиво.

– А если всего этого не хватит, – спросила Эмма, – даже музыки, поэзии, искусства?

– Тогда, моя дорогая, я обращусь к науке. Если меня ожидает плачевный конец, я стану надеяться на морфин и сострадание врача. А может, уплыву в открытое море и в последний раз полюбуюсь на небо.

– Но зачем ты здесь остаешься? – спросила Эмма. – Зачем вообще здесь работаешь?

– Потому что мне нравится преподавать смышленым юношам древнегреческий. А зачем ты работаешь в университете?

– Потому что мне нравится преподавать смышленым юношам и девушкам английскую литературу. Хотя это только часть правды. Я действительно иногда задаюсь вопросом, что дальше. Я бы с большим удовольствием занималась собственной исследовательской работой, нежели анализировала исследования других.