Убийство за кулисами

Незнанский Фридрих Евсеевич

— Постоянно?

— Да, уже не первый год… Я тогда еще, если поймете, надеялся, что жена с сыном одумается и вернется… очень скучал по сыну. И не хотел афишировать наши с Машей отношения. Тем более что так сложилось еще при жене — я имею в виду пятницу как день свидания.

— Понятно, — кивнул Турецкий. — И, надо полагать, встречались вы тоже всегда в одно и то же время?

— После спектакля Маша уезжала одна, спустя какое-то время я отправлялся следом.

— Какое время?

— Ну… минут, наверное, двадцать, может, немного больше…

— Давайте

посчитаем, — прервал его Турецкий, — это может оказаться важным… Итак, насколько понимаю, спектакль завершался в одиннадцать?

— Да, по пятницам — в одиннадцать. Потому что короткий рабочий день, можно было начинать его пораньше, но позже, чем в выходные…

— Хорошо, — кивнул Александр Борисович. — Плюс полчаса вы выжидали, плюс на дорогу… Сколько?

— Ровно сорок две минуты, — вздохнул с тоской Строганов.

— Итого получается, что к дому Краевой вы добирались где-то в десять — пятнадцать минут первого… Верно?

Юрий молча кивнул.

— А она? Она соответственно на полчаса — сорок минут раньше вас, то есть где-то около полуночи Краева была уже дома, — утвердительно сказал Турецкий. — Валерий, что там говорит судмедэксперт о времени наступления смерти?..

— От двадцати трех вечера до трех утра, — моментально отозвался Померанцев.

— Годится, — кивнул Александр Борисович и снова обратился к Строганову: — Продолжайте…

— Ну в ту пятницу я, как уже говорил, катался по городу, пока не решил поехать к Маше, несмотря на поздний час. Я понял, что не могу не помириться с ней, собирался извиниться…

— В котором часу вы подъехали к ее дому?

— Вот тут я вам вряд ли помогу, — невесело покачал головой Строганов. — Я знаю, что была ночь, поскольку улицы опустели, но время… Нет, не знаю, я не смотрел на часы.

— Теперь, если можно, подробнее, — мягко попросил Турецкий.

— Да-да, конечно… Я помню, что, после того как вошел в подъезд, даже лифт не стал вызывать, мне казалось, что пешком быстрее: я очень спешил помириться, через ступеньки перепрыгивал, добираясь до Машиной квартиры… И в первую секунду обрадовался, что дверь приоткрыта, значит, не спит… А потом… Потом я ее увидел и поначалу подумал — Маше плохо стало, она упала в обморок… Нет, я не знаю, что я подумал, не помню!..

Строганов сжал руки, в тишине кабинета хрустнули суставы пальцев.

— Знаете, это было, как в дурном сне… — горько произнес он. — Я увидел кровь, когда схватил Машу за плечи и попытался ее поднять… Потом эту жуткую рану… Потом — пистолет…

— Вы не пытались ее окликнуть в первую минуту, когда думали, что ей просто стало плохо?

— Не знаю, наверное, может быть… Помню, что, когда понял, что Маша мертва, убита… у меня гортань сжало, как петлей, я бы в этот момент и под пыткой не издал ни звука…

— Вы помните, как подняли пистолет?

— Нет, помню, что увидел его вначале у Машеньки на спине, словно кто-то специально, в насмешку его туда положил, а уж потом он почему-то оказался у меня в руках… Потом я

увидел Пуфа, он лежал на пороге, в дверях, которые в гостиную ведут, он показался мне мертвым, и я… я… В общем, после этого я пришел в себя уже на улице, куда-то бежал, потом вспомнил про машину, вернулся… Как добрался домой — не помню. И уже дома увидел, что у меня пальцы и ладони, вообще руки — в крови… в Машенькиной крови!..

Строганов не выдержал и, содрогнувшись, закрыл лицо ладонями, плотно прижав их к глазам. Но предложить певцу воды Турецкий не успел: Юрий сумел взять себя в руки, выпрямился и поднял лицо на Александра Борисовича.

— Извините, — проронил он. — Видимо, это все, что я могу рассказать…

— Понимаю, — кивнул Турецкий и перевел взгляд на Померанцева. — Сейчас прочтете и подпишете протокол, после чего мы с вами и со следователем Померанцевым поедем забирать этого несчастного кота — разумеется, если вам удастся это сделать, Юрий Валерьевич.

— Я постараюсь, — устало кивнул Строганов, а Валерий поглядел на своего шефа с некоторым удивлением: чего это, мол, ему приспичило именно сейчас заниматься котом?

Из квартиры погибшей певицы, едва Турецкий, сняв печать, приоткрыл отпертую им дверь, пахнуло вовсе не кошачьим духом, а влагой и немного застоявшимся воздухом: Гудкова, видимо, убралась здесь, помыла полы и проветрила квартиру, которая теперь должна была, после завершения следствия, отойти к государству: родственников у Краевой не было.

Мужчины ожидали, что встретит их отчаянное кошачье мяуканье, но в квартире стояла тишина — очевидно, кот спал.

Юрий Валерьевич, а вслед за ним и Турецкий с Померанцевым, уверенно направился в сторону кухни:

— Пуфик, Пуфик, кыс-кыс-кыс!.. — Прежде чем Померанцев, побаивающийся после всех рассказов Гудковой этого звереныша, успел его остановить, Строганов широко распахнул кухонную дверь и, не обращая внимания на раздавшееся тут же из-под дивана-«уголка» шипение, присел на корточки: — Иди сюда, маленький котик, это я… Иди, кысик, иди!..

Шипение прекратилось, и из полутьмы «задиванья» высунулась полосатая кошачья голова, при виде которой Турецкий, никогда в жизни не видевший столь крупных котов, слегка присвистнул.

Вид Пуфа между тем был достоин сожаления: тусклая шерсть, болтающаяся внизу на ошейнике жеваного вида тряпка, в которую за эти дни превратился бант…

Строганов между тем продолжал нежно и ласково манить Пуфика, называя его всевозможными ласковыми именами.

Кот, перестав шипеть, казалось, напряженно вслушивается в голос Юрия, словно решая, можно ли ему верить… Прошло не менее минуты, прежде чем, прижимаясь к полу, он слегка подался вперед, пристально глядя на Строганова громадными зелеными глазами, и неожиданно издал жалобное, тоненькое мяуканье, похожее на плач младенца… И в этот-то трепетный момент Александр Борисович Турецкий вдруг резко хлопнул в ладони, добавив к этому еще и резкое «Брысь!..».