Убойная реприза

Коклюшкин Виктор Михайлович

Зазвонил телефон.

– Да! – досадливо сказал Эдик в трубку. И тут же заюлил. – Мы тут… Вот Виктор Михайлович, Икс Игрекович… работаем, тебе от всех привет. Ну, конечно, как только освобожусь…

Сидишь молчишь – оказывается, ты кому-то привет передаешь! Сколько таких приветов я напередавал! А то еще хуже – приходят люди в театр и говорят: мы от Виктора Михайловича, его соседи. Их сажают в первый ряд, и они лупят на меня глаза, довольные своей ловкостью. А администратор, отягощенный услугой, говорит

мне: «Я ваших посадил».

– Жена, – оправдываясь, показал на аппарат Эдик.

Значит, после отлупа, полученного Настей от Д., у них с Эдиком был приступ любви, и женушка взволновалась, поводок натянула.

– Давай ее успокоим? – предложил я.

– Кого?

– Жену твою. Позвоним, скажем, что из приемного покоя института Склифосовского, и что ничего страшного, и что ты сможешь ходить через два месяца, правда, на костылях. И она успокоится и дико обрадуется, когда узнает, что ты здоров и ничего не надо менять в жизненном укладе.

– Идея неплохая, – одобрил Икс Игрекович.

– А вдруг она обрадуется… когда мы из приемного покоя? Скажет: так ему, старому козлу, и надо! И поделом! И пускай, – скажет, – эта молодая дура выносит за ним утку?..

– Что ж, и это может быть! – согласился Икс Игрекович, обнаруживая свой опыт.

– Вы бы лучше подумали, как помочь человеку, – укорил Эдик. – Его баба забирает у него половину имущества и двоих детей!

– А если он этого заслуживает? – высказал я предположение. – А если она полюбила другого, более достойного!

Эдик сел в свое кресло, напротив меня, отодвинул чуть в сторону телефонный аппарат. Уловив мой ехидный взгляд, подвинул обратно. Сказал с вызовом:

– Этот более достойный – аферист! Изображает из себя прорицателя, черт знает, какого-то пророка! Собирает вокруг себя баб, обирает их, отправляет в какое-то поселение, в какую-то энергетическую зону на Алтае, сам живет в Москве или околачивается за границей!

– Пускай муж обратится в милицию, – предложил Икс Игрекович.

– Обращался – его не ухватишь, у него все на добровольной основе.

– Тогда нужен хороший юрист, а для жены этого… психиатр.

– Хороший юрист и у пророка есть. А психиатр – он сам будь здоров! Лихо морочит бабам головы!

– Тебе бы так! – не удержался я. – Впрочем, чем мы можем помочь? Чтобы Снегирев изобразил Папу Римского? С гармошкой.

– Папу не надо, – серьезно сказал Эдик, – этот проныра себя выше ставит, я видел его листовки… такой весь из себя!

– Тогда отправить к нему нашего поэта-дуэлиста, кстати, как он?

– Приходил тут… – скривился Эдик, – ищет спонсора издать книгу стихов.

– Нашел?

– Тут не найдет, – сказал за Эдика Икс Игрекович.

– Ну, на хрена мне его вирши нужны?! – возмутился Эдик. – Я сам когда-то писал…

– На заборе, – опять не удержался я.

–

И еще уверяет, что он меня и обогатит!

– Денег ты ему не дал, – продолжал я, – но пистолет-то ему дать можно. Хотя бы игрушечный, пусть напугает супостата. За сумму малую. Опыт у него уже есть!

– Ага, напугаешь его! У него охрана – фанатики! Пришибут и возрадуются. Подумайте, а?

Не ответил я ему ничего, и Икс Игрекович промолчал. И стена за окном промолчала. Только телефон затрезвонил.

– Кто бы это мог быть? – спросил я, намекая на жену Эдика. Потянулся, снял трубку и скороговоркой выпалил: – Старший оперуполномоченный Егоров слушает!

В трубке раздались короткие гудки, словно мне их в ухо швырнули.

– Подумайте, ребята, а? Детей жалко…

Больше мы об этом не говорили, но думу я с собой унес. Кроме конверта с рублями. И дума обосновалась в голове по-хозяйски. Бывает, поговоришь по телефону, положишь трубку, а через минуту не сразу и вспомнишь, с кем говорил, а бывает – залетит слово маленьким зернышком, пустит корни и пойдут всходы. Да и один ли я такой? Тот книгу написал, увидев в окно потерявшуюся собачку, другой – сценарий фильма накрутил, найдя в старой книге пожелтевшую записку, третий подлог совершил – сказала ему бывшая одноклассница прилюдно: «Нищий!» И как бы в шутку, а его это слово – «нищий», как дятел, долбило, и он, дурак, документик подчистил неумело, и… на восемь лет за решетку. Душу открыл сокамернику, и стали его звать остряки зарешеченные: «Богач».

«Пойду-ка я… – подумал я, выйдя в переулок, – а куда?» Сейчас в какую сторону ни двинься, можно настроение себе испортить: здесь памятник архитектуры сломали, там – фасад перекрасили. И так не в масть, как если бы трава – синяя, небо – черное, я воробьи не чирикают, а хрюкают! Белокаменный цоколь у особняка начала XIX века мрачным мрамором обложили, а другой – надстроили, пентхауз сделали. Они бы у себя в черепе дырку просверлили! Для вентиляции! И как умудряются: гордятся как бы русскими зодчими и – застраивают, упрятывают их творения, что иной любопытствующий иностранец с путеводителем найти не в силах. Спросит у прохожего, а тот так любит Москву, так гордится тем, что он коренной москвич, что только и скажет, поразмыслив: «Тут где-то…»

Но негоже пенять лишь нынешним кормчим. И предыдущие постарались! Чего стоит самоуправство Хрущева, прорубившего Новый Арбат, соблазнившись красотой Гаваны. И мечтавшего повесить над Москвой такую большую лампу, чтоб она освещала весь город. Малую большую подвесили под купол павильона «Космос» на ВДНХ. Светился стеклянный купол в ночи, вдохновлял неуемного вождя, пугая здравомыслящих горожан светлым будущим. А уж почти создали и огромаднейшую лампу, но… не могли придумать, спорили, как ее в небо приткнуть.