Убойная реприза
Шрифт:
Еще по адресу: ул. Пушкинская, 5, была и сейчас есть общеобразовательная школа. Молодой папа приходил туда за сыном-первоклассником, как и я впоследствии: он приходил загодя и, греясь под сентябрьским солнышком, вспоминал свое первоклассничество. Если случалась в работе пауза и не надо было топать с версткой либо сверкой в типографию, я выходил во двор. И мы с тем папой беседовали. Болтали, помнится, о том о сем, и я, подавший уже заявление «по собственному желанию», произнес мечтательно: «Интересно, где я буду лет через десять?» Ответ предполагался: «В Стокгольме на вручении Нобелевской премии, или что-то в этом духе, но собеседник вдруг просто сказал „здесь“, и показал на второй этаж второго двухэтажного домика, стоящего ближе к школе, где был кабинет нашего
Для обсуждения собрались на даче у Эдика. Который незамедлительно попытался пропихнуть в дело своего Снегирева.
– Эдик, – сказал я, – деловой человек должен быть предателем. Во имя успеха отказывать, пренебрегать чувством долга. Ну, пил ты с ним водку, лазали вы в гостиничные окна, влекомые чувственностью, сейчас-то он тебе зачем? Угробить дело? Три раза он участвовал, и три раза – наперекосяк! – с удовольствием дразнил я. – Все шиворот-навыворот!
– Это как посмотреть, – вдруг встрял Икс Игрекович. Мы, трое, сидели на террасе – картинка прям в Третьяковскую галерею: вьющаяся зелень, на столе ваза с малиной, и всё – в солнечных пятнах! – Очень даже не поперек, – продолжал Икс Игрекович тоном, каким обычно (сожалея и удивляясь) говорят о чужих успехах. – На дне рождения, благодаря его дурости, получился хороший жизнерадостный финал. На месте скорбном и смиренном он, в своей нахальной наивности, был столь пронзителен, что у меня даже кольнуло сердце. Не в переносном смысле, а буквально. И я, коллеги, признаюсь, немного испугался и обрадовался одновременно, что в ясный солнечный день, прям на кладбище, отдам Богу душу… без больничной койки, уколов, охов, ахов…
– Ну, а в третий раз? – напомнил я. – Мы все уносим ноги, а он, черт знает, где шляется! Пьет водку с бандитами!..
– Не черт знает где, – поправил Икс Игрекович, – а ходил, вероятно, за самогоном. Оставшись же там, как разведчик, принес неоценимые сведения.
– Ага, – вспомнил я, – одного прапорщика тоже полтора года держали под арестом – не знали, что с ним делать. Он служил в Афганистане и продавал маджахедам патроны, но предварительно их варил, приводя в негодность. Ему вменяли продажу боеприпасов противнику, а он говорил: «Сколько жизней я спас!»
– Это вы придумали? – спросил Икс.
– Нет, это жизнь придумала, я бы не допер.
Жена Эдика внимательно наблюдала за нами от клумбы, где как бы ухаживала за цветами. Я не против в ясный летний день побывать на даче у приятеля, но сюда нас заманил Эдуард с явной целью продемонстрировать супруге, какой он, во имя семьи, труженик. И с кем именно кует благосостояние. Лет двадцать назад я впервые столкнулся с подобным и оскорбился до глубины души. Тем, как случайный человечек делал из меня для себя рекламу.
Вот и сейчас! Как же они живут столько лет без искренности, без доверия? И, в общем-то, довольны. Он заискивает, она помыкает…
– Эдуард Наумович у нас не альтруист, не мазохист, – разглагольствовал Икс Игрекович, – и не тот верный друг, что «сам погибай, а товарища выручай», он – прагматик, к тому же суеверный. А Снегирев, или как вы изволите его величать: Снегирь, для него – талисман.
– Приятно общаться с умными людьми, – сказал Эдик, – особенно если они над тобой
– Верю, – сказал я, глянув на его жену. И поймав себя на том, что тоже изобразил лицом важную деятельность. Чтобы стряхнуть унизительную маску, спросил: – Эдик, а цветами вы тоже торгуете?
Эдик улыбнулся супруге, помахал рукой и, обратив взор к нам, сказал:
– Между прочим, она чудесный человек и, если мне будет плохо, поможет. Вытащит и из больницы, и…
Я хотел добавить: «Из тюрьмы», но благоразумно промолчал.
Двухэтажный бревенчатый, добротный дом Эдика выглядел, в соседстве с новыми кирпичными теремами, огорченным, обделенным. Терема кобенились, пыжились, но больше напоминали пустотой своей киношные декорации. Изменилась дачная местность: ни детского смеха, ни тугого стука волейбольного мяча, ни песни задорной самопальной не слышно. Не увидишь за низким штакетником ни старичков, играющих в тени дерев в преферанс, ни малыша на трехколесном велосипеде, ни мамаши его молодой, скучающей, ни няньки ворчливой, развешивающей на веревке ползунки и полотенца, ни ребятни, ватагой гоняющих на полянке в футбол, ни гоняющих на двухколесных дачных драндулетах, ни девицы с учебником, ни интеллигента с «Новым миром», ни семейного чаепития на террасе, ни молчунов-шахматистов в беседке – заборы, заборы высоченные…
– А кто рядом-то живет? – спросил я Эдика.
– Раньше знал, – сказал он, – а сейчас… приезжал кто-то как-то. А так – сторож, собака… Хорошо – не лает. Березовую рощу вырубили… Речку – хорошая была, даже выдры жили, – засыпали. Коттеджный поселок теперь, одна улица, – Эдик ухмыльнулся, – называется: «Московская», другая – «8-е Марта». Ежиков было много… белки прыгали. Сядет на ель, ест шишки – огрызками все ступеньки, – показал он, – усыплет… усыпет. Дятел прилетит, прилипнет к сосне, долбит… птиц много было – по утрам заливаются. А сейчас – вороны. Вчера ястребенка гоняли две… стервы! Он сядет на ветку, неумелый еще, они – с двух сторон и к нему… и к нему! Пруд был… там дальше, окружили тоже коттеджами, и, помои, что ли, они туда сливают, – вода мертвая стала, рыба вся передохла, а вчера пошел погулять – чайка одинокая летает, а два кретина молодых из пневматического ружья в нее стреляют. Я им крикнул, так они с того берега на меня ружье наставили.
– Обидно, наверное? – сказал Икс Игрекович.
– Раньше дачу надо было вырасти, заслужить. Я эту пять лет строил. Все достать надо было, а сейчас нахапали денег, мозгов нет!..
– Да, Эдик, ты помаленьку тягал от государства, а они сразу и – много! – поддел я.
– Не равняй, – впервые всерьез обиделся Эдик. – Я делал левые концерты: артистам – деньги, людям – радость! А от этих живоглотов какая радость? Сплошная беда! Нет, Вить, – топя обиду, умиротворенно сказал он. – Мне жить было интересно, а эти… тухло у них на душе! А я всегда с артистами, на гастролях… а ты помнишь, как раньше?!
Да уж раньше гастроли – праздник! В поезде, в купе, или после концерта в гостиничном номере собьются в круг тесный – дым коромыслом! Байки! Анекдоты! Песни под гитару! А сейчас… тьфу! Тягомотина… механическая. Каждый особняком, кто сколько получил – молчок! А уж изображают из себя! Рейдер! Цвет штор, форма бокалов… через полгода жизнь даст пинка под зад, и опять с благодарностью из стаканчиков тоненьких пьют, глазами хлопают… Да, и концертов сейчас мало – и на один-то зрителей не собрать! А прежде: в пятницу – вечером, в субботу и воскресенье – днем и вечером. И аншлаги! Аншлаги!..
– Итак, значит, мы делаем своего астролога? – напомнил Икс Игрекович, возвращая нас к делу.
– Астролог у Эдика уже работал, – не преминул съязвить я, – а у нас будет предсказатель – человек, наделенный даром свыше. Как бы случайно оказавшись рядом, он предсказывает что-то, и это – сразу получает подтверждение. Видя такое… такой стопроцентный результат, заказчик… как его?
– Екимов, – подсказал Эдик.
– Екимов просит предсказать, что будет с его женой, если она…