Убю король и другие произведения
Шрифт:
Наша первая закавыка — доставать рабов там не следует, даже не мечтайте; к сожалению, рабство отменили; все свелось к тому, чтобы вступать в дипломатические отношения с вооруженными неграми, которые обижают других негров, лишенных средств защиты; и когда первые захватывали в плен вторых, мы увозили всех как свободных работников, — из чистого человеколюбия, чтобы избежать съедения побежденных победителями, как это в ходу на заводах Парижа. Желая всех осчастливить и укрепить в добрых помыслах, мы пообещали, если они будут покладистыми и по благосклонному отзыву нашего надсмотрщика, немедля после десяти лет свободного труда на нашей службе даровать всем право быть избирателями и самим делать своих детей.
Чтобы
Глупыш: Замечательное нововведение, Папаша Убю, особенно если бы ее сознание прояснялось почаще.
Папаша Убю: Такое случалось достаточно часто, по крайней мере — каждый раз, когда она трезво смотрела на вещи.
Глупыш: А когда она смотрела нетрезво, Папаша Убю?
Папаша Убю: Да всегда… А! Доктор Глупыш, вы смеетесь надо мной и стараетесь выставить на посмешище! Ну ладно же! Послушайте, как благодаря нашим познаниям в медицине и присущему нам присутствию духа мы справились с ужасной эпидемией, которая свирепствовала на борту нашего конвоя со свободными тружениками, и признайтесь, разве были бы вы способны провести подобный курс лечения? Оказывается, негры предрасположены к необычайной болезни: без видимой причины, но именно тогда, когда их призывают на работу, они начинают жаловаться, что у них «воспаление лени», ложатся на землю, и уже невозможно их поднять, словно они померли. Вспомнив, что холодное обливание весьма рекомендуется в случаях delirium tremens, я догадался бросить в воду самого больного из всех, и он был тут же схвачен огромной бельдюгой; эта искупительная жертва, должно быть, пришлась по вкусу морским богам, потому что все негры пустились в пляс в ознаменование неожиданного исцеления и в прославление нашего лекарственного средства; а один из самых тяжело пораженных тут же стал превосходным образцом свободного труженика.
Глупыш: Вы его привезли, Папаша Убю? Я показал бы его жене, которая твердит, что эта раса исчезла.
Папаша Убю: Увы! Так как он был обязан нам жизнью, а мы не любим брать взаймы из нашей фуйнансовой кассы, то мы совсем не ели, пока не нашли случая вернуть свой должок. Случай не замедлил представиться. Однажды он позволил себе такую выходку — бросил в нашу большую сахаромолку, которая делает две тысячи оборотов за одну минуту и в мгновение ока перемалывает какой угодно гранит или железный лом в неощутимую сахарную пудру, так вот, бросил туда негритенка по имени Крепыш, хотя, по правде говоря, ему больше подошло бы имя Шиш, потому что он рос слишком медленно, чтобы стать настоящим свободным тружеником. Мы не колебались ни секунды и наказали преступника, тем более, что имели неопровержимое свидетельство его злодеяния — маленького Шиша-Крепыша собственной персоной, который нам и наябедничал.
Глупыш: Значит, если я правильно понял, этот ваш малыш не был брошен в сахаромолку, потому что не перемололся в сахарную пудру?
Папаша Убю: Конечно же, нет, но чтобы подтвердить нашу справедливость, с избытком хватает того, что кто-то намеревался сбросить его туда, и потом, если маленький Крепыш и не погиб, то от этого приключения с ним приключилась общая слабость и выпадение языка!
Глупыш:
Папаша Убю: Как, сударь! Тогда, раз вы сами так остры на язык, объясните-ка, что такое «оос».
Глупыш: Это по-гречески или по-негритянски, Папаша Убю?
Папаша Убю: А вот переведите, тогда и узнаете.
Глупыш: «Оос»? Есть греческое слово, которое похоже на это созвучие, оно означает «яйцо», а по-французски есть слово «ос» — «кость», а также книги по «остеологии»…
Папаша Убю: Господин доктор, я всегда знал, что вы невысокого ума, но даже не представлял себе, что ваш мозг — такая плос-кость. Запишите-ка если не по-негритянски, так хоть по-французски то, что я вам сказал, — «оос», и вы прочтете: «l’eau hausse» — «вода поднимается»! Но ей никогда не достичь высоты вашей глупости!
Глупыш: Это можно увидеть только с высоты вашей, Папаша Убю!
Папаша Убю: Ладно, оставим это, сударь, а то вы печально сгинете, как те три косатки, которых мы обратили в бегство благодаря нашему мужеству.
Глупыш: Вы погнались за тремя косатками, Папаша Убю?
Папаша Убю: Точно так, сударь, на виду у всех, по переполненной улице! Но так как вы ничего не смыслите, не стоит и говорить, что ваши познания в минералогии не простираются даже до того, чтобы понять — что такое косатка! Да, сударь, мое брюхо осталось нетронутым в объятиях трех косаток, которых я настиг, прохаживаясь перед ними и время от времени поворачивая обратно, соблюдая по крайней мере обычай этой страны, ибо косаткой там называют очень старую шлюху-негритянку!
Глупыш (шокированно): О! Папаша Убю!
Папаша Убю: Ну да! Это кличка. А меня они называли «мой китенок», хотя такое ласкательное уменьшение было, бесспорно, дерзким. Кит уступает нам в размерах, иначе мы бы не говорили: уменьшительное, — поэтому, чтобы распознавать это животное, мы вынуждены были выдумать китовый микроскоп. А вообще, эти дамы неплохие, даже приличные и хорошо воспитанные. Мы беседовали друг с другом примерно так:
— Где это вы так жить? — говорили мы.
Негритянка: Я так здесь сама, потому что сегодня мне быть немножко слабо-слабо: не можно ходить далеко.
— Что вы делать?
— Делать, что уметь.
— Вы не есть жена какого-нибудь сенатора или депутата? — дерзали спросить мы, очарованные ее хорошими манерами.
Негритянка: Нет, я торговать маниок, кофе, ром.
— Мы мочь зайти к вам?
— Если мочь купить колониальные товары, идем, но осторожно путать меня за кокотка!
Глупыш: Вот уж не знал, что вы столь галантны, Папаша Убю!
Поединок Папаши Убю с негром: удары по брюху не в счет
Папаша Убю: Я сейчас вам покажу, от чего это зависит, сударь. (Роется в левом кармане своих штанов.) Вы видите эту бутылку. Угадайте, что в ней? Это настойка из ила!