Уцелевший
Шрифт:
Фертилити сказала Адаму, что нам нужно найти зеленый «шевроле» последней модели, кварталах в двух-трех от стоянки грузовиков на подъезде к Гранд-Айленду. Она сказала, что в замке зажигания будут ключи, а бензобак будет полным. Мы выбрались из Кастильского дома и очень быстро нашли нужную нам машину. Все поиски заняли пять минут.
Адам говорит, глядя на фигурку на приборной доске:
— А это еще что за черт?
Это не черт. Это я.
— Как-то он смотрится странно. И совсем на тебя не похож.
Вообще-то он должен
— А смотрится просто бесовски, — говорит Адам.
Я сижу за рулем и веду машину.
А Адам говорит.
Он говорит, что в культурных традициях, где людей не кастрируют по-настоящему, чтобы сделать из них рабов, их кастрируют морально. В них воспитывают отвращение к сексу — такому грязному, мерзкому и опасному, — и ты уже сам ничего не захочешь, хотя умом, может быть, и понимаешь, что это все здорово и приятно.
Именно так и действует большинство религий во внешнем мире, говорит Адам. Так было и в Церкви Истинной Веры.
Я не хочу это слушать, но когда я пытаюсь включить радио, по всем установленным на приемнике каналам идут религиозные передачи. Церковная музыка. Проповедники-евангелисты говорят мне, какой я плохой и нечистый. На одном из каналов я слышу знакомый голос. Радиоцерковь Тендера Бренсона. Одна из тысячи программ, заранее записанных на какой-то там студии, я не помню где.
Старейшины Церкви Истинной Веры обращались с детьми так жестоко, что это даже не передать словами, говорю я по радио.
Адам говорит:
— Ты помнишь, что они с тобой сделали?
Я говорю по радио: и этим жестокостям не было конца и края.
— Когда ты был маленьким, — говорит Адам.
Солнце уже поднимается над горизонтом, и в темноте проявляются видимые силуэты.
Я говорю по радио: мы были полностью под контролем, у нас не было шанса вырваться. Во внешнем мире никому из нас не хотелось секса. И никогда бы не захотелось. Мы никогда не предали бы нашу Церковь. Мы всю жизнь только и делали, что работали и работали.
— А если ты никогда не спал с женщиной, — говорит Адам, — у тебя никогда не было ощущения силы. Не было и не будет. Ты не найдешь себя, не обретешь собственный голос и волю. Секс — это то, что отделяет нас от родителей. Детей — от взрослых. Когда человек в первый раз занимается сексом — это его первый бунт. Он заявляет о том, что он взрослый.
А если ты никогда не спал с женщиной, говорит мне Адам, значит, ты еще не перерос и все остальное, чему тебя научили родители. Если ты не нарушил правило против секса, ты не нарушишь и все остальные правила.
Я говорю по радио: человеку из внешнего мира даже трудно представить, как нас там дрессировали, в общине.
— Тот бардак, что поднялся в шестидесятые… война во Вьетнаме тут ни при чем, — говорит Адам. — И наркотики — тоже. То есть все, за исключением одного. И это был не наркотик. Это были противозачаточные таблетки. Впервые в истории человечества у людей
Возьмем историю. Все самые могущественные правители были сексуальными маньяками. И вот вопрос: это власть возбудила в них неуемные сексуальные аппетиты или же их сексуальные аппетиты пробудили в них волю к власти?
— И если ты не стремишься к сексу, тебе захочется власти? — спрашивает Адам.
И сам же себе отвечает: нет.
— И вместо того чтобы голосовать за приличных и благопристойных, скучных и нудных кандидатов с подавленными сексуальными желаниями, — говорит Адам, — может, нам стоит выбрать в правительство самых отвязанных бабников, и они сделают для страны что-то хорошее и полезное.
За окном пролетает знак: Санитарная свалка для захоронения щепетильных материалов имени Тендера Бренсона 10 миль.
Адам говорит:
— Ты понимаешь, к чему я веду?
До дома — всего десять миль.
Адам говорит:
— Ты должен помнить, что было.
Ничего не было.
Я говорю по радио: я не могу передать словами, как они над нами издевались.
Теперь вдоль дороги валяются обрывки порножурналов, сдутых ветром с открытых грузовиков. Выгоревшие на солнце откровенные снимки голых красоток лепятся ко всем деревьям. С веток свисают размоченные дождями голые мужики в состоянии полной боевой готовности. Коробки с видеокассетами чернеют на гравии вдоль дороги. Дырявая женщина из розового винила лежит в сорняках, ее волосы развеваются на ветру, и кажется, что она машет нам рукой, когда мы проезжаем мимо.
— Секс — это совсем не ужасно, — говорит Адам.
Я говорю по радио: самое лучшее — это забыть о прошлом и жить дальше. Не оглядываясь назад.
Впереди уже показались деревья, за которыми дорога заканчивается. Дальше нет ничего. Солнце встало, свет нас догнал, и впереди нет ничего — только громадный пустырь.
За окном пролетает знак: добро пожаловать на Санитарную свалку для захоронения щепетильных материалов имени Тендера Бренсона.
Вот мы и дома.
А дальше, за знаком, долина. Она протянулась до самого горизонта, голая, вся заваленная мусором, серая — за исключением нескольких ярких желтых бульдозеров, неподвижно застывших на въезде, потому что сегодня воскресенье.
Ни единого деревца.
Ни единой птицы.
Единственный ориентир, сразу бросающийся в глаза, — бетонный столб в центре долины, серая квадратная колонна, установленная в том месте, где раньше был молитвенный дом и откуда все братья и сестры общины отправились на Небеса. Десять лет назад. А вокруг на земле — фотографии и картинки. Мужчины с женщинами, женщины с женщинами, мужчины с мужчинами, мужчины и женщины с животными и различными приспособлениями.
Адам молчит. Не произносит ни слова.