Участок
Шрифт:
Колька побежал за тележкой и надолго пропал.
Дело в том, что, когда он уже собирался вывезти со двора большую тележку на дутых колесах, из дома вышла жена его, Даша. Она с виду сама мягкость и улыбка. Но Колька знает подоплеку этой мягкости. Поэтому он сразу же притормозил.
– Ты куда это, Коля? – ласково спросила Даша. – Зачем тебе ночью тележка?
– Даш, это я это... Помочь там... Я прямо пять минут...
– Помочь? За бутылку, да? Ты постой, постой! – говорила Даша, приближаясь. Колька, впрочем,
– Даш, ты прямо вообще... Какая бутылка?..
– Такая. В глазах у тебя светится. Ну-ка, марш домой! – Ласковость и напевность исчезли из голоса Даши, появилась решительность. Подтверждая ее, она схватила палку. – Марш, или я тебя так оглажу сейчас! Я тебе спиться не позволю! Тебя мать не воспитала человеком быть – я воспитаю! Домой, я сказала!
– Да не пил я и не собирался!
Даша не намеревалась спорить. Легонько хлопнув палкой по руке, она пропела с прежней ласковостью:
– Коля, ты меня знаешь!..
Еще бы Колька ее не знал! Даже рука невольно потянулась к затылку где это знание зафиксировалось неделю назад большой шишкой.
– Знаю, – сказал он обреченно.
– Тогда иди, пожалуйста, домой. Иди, мой хороший!..
Володька ждал, ждал, не выдержал, пошел ко двору Кольки. Увидел брошенную тележку. Все понял. Зашел, взял тележку, покатил к администрации. Там кое-как угромоздил коробку и повез. Пути было два: по дороге или по тропинке над оврагом. По тропинке ближе, но крутовато. Ничего, руки крепкие, удержат.
И руки действительно не подвели. Осталось самое неприятное место, где тропинка ныряет вниз, а потом резко поднимается. Володька осторожно скатил, придерживая, а потом, пыхтя, вкатил на подъем, вытер вспотевший лоб, не прекращая движения. Тут тележка подпрыгнула на камне, рука отцепилась от поручня, Володька цапнул второй рукой, но поймал лишь воздух. Подскакивая, тележка помчалась вниз. Коробка на полпути свалилась и кувыркалась самостоятельно. И оказалась вскоре в самом низу, в кустах. Володька скатился кубарем, кинулся осматривать коробку. Она была порвана, сквозь дыру виднелся помятый белый бок. А у тележки оказалось погнуто колесо. Не свезти ее теперь.
Володька принялся закидывать тележку и коробку ветками, бормоча:
– Ничего... Поправим! Завтра с Колькой вытащим... Главное, Андрею Ильичу не говорить, а то обидится... Вот беда-то, ё! Лучше бы деньгами согласился... Ничего. Придем с утра пораньше...
С утра пораньше Кравцова вызвали в администрацию.
Там были братья Шаровы и капитан Терепаев, приехавший по просьбе Льва Ильича.
– Что же это ты, Кравцов? – с ходу начал Терепаев. – Тебе Лев Ильич заявление сделал, а ты как этот!
Лев Ильич, чувствуя свою победу, решил быть милосердным.
– Формальности надо соблюдать, конечно, – сказал он, подавая
Терепаев одобрил это проявление миролюбия:
– О, это правильно! По дружбе надо жить, а не как эти! В самом деле, воровства в районе – море! Пора порядок наводить хоть какой-то. Короче, Кравцов, займись и о результатах доложишь. Строго, но по закону. Верней, по закону, но строго.
Вместе со списком предъявлен был для помощи Николай Павлович Бычков, бригадир, пожиловатый человек со скромным взглядом.
Терепаев удалился ко Льву Ильичу завтракать, а Бычков начал комментировать список:
– Значит, что получается? Цемент, значит, был в бумажных мешках. Но его же пересыпать могли! Проблема, понимаете ли! Кирпич – он сам по себе, без упаковки. Он желтоватый такой, с дырками, значит. Но в Анисовке некоторые сами такой покупали, понимаете ли. Опять проблема! А с досками и говорить нечего! Доска она и есть доска, она вся на одно лицо, понимаете ли! Так что, понимаете ли, вот такая, значит, история.
– Тоже проблема? – подсказал Кравцов.
– Именно!
– И как будем ее решать?
– Ты, Сергеич, тоже не это... Не бери близко к сердцу! – посоветовал Шаров. – Ну, пройдите просто по улицам, посмотрите, может, где что увидите... Или не увидите...
– Шифер можем увидеть! – обрадовался Бычков. – Он видный такой, декоративный такой, зеленоватый, верней, даже желтоватый, короче, с продрисью, понимаете ли. Точнее сказать: с пропоносинкой как бы такой.
Кравцов, идя по улице с бригадиром, не мытарил его служебными расспросами, а заговорил про жизнь:
– Вот тоже несправедливость, Николай Павлович! Платят копейки, а считают, что ты должен прямо горбиться на работе!
– Это правда, это правда! – сокрушался Бычков.
– Да еще гордятся, что тебе копейки платят, еще считают, что много!
– Прямо очень мудро говорите для молодого человека! Действительно говорите! – вздыхал Бычков.
– Крутись на зарплату – а если семья? У вас семья есть?
– Даже две. И обе содержу. Одна старая, там жена больная, как бросишь? А вторая – там жене двадцать восемь и детишкам пять и три.
Кравцов одобрил:
– Вы молодец, я смотрю!
– Просто... Живу с интересом, понимаете ли... – застенчиво признался Бычков.
Они миновали несколько домов, украденных материалов пока не увидели.
Зато встретили Людмилу Ступину. И Кравцов остановился на минутку, поговорил с ней. Он всего лишь извинялся за ночной визит, который был вынужден нанести, когда искал незарегистрированное оружие. Людмила извинения приняла. После этого они поговорили о преимуществах передвижения на велосипеде и о том, что в Кукушкином омуте купаться гораздо лучше, чем в речке у села, только вот дно там такое, что босиком не войдешь.