Учебник по выживанию в новой стране
Шрифт:
Это уже возможно.
Оно происходит.
Прадедушка был из кулаков. Валял валенки, бондарил бочки. В Заинске домов, как у них, было мало. Цинковая крыша была видна издалека. Особенно в полдень. Горела металлическим солнцем местного масштаба. Да и только. Внешний фасад был виден. Внутреннего просто не было. Дети бондаря не ходили в школу. Семь человек абсолютно безграмотного населения. Да разве только семь? Нужны были в хозяйстве. Как только подрастал старшенький, учился ходить, рождался новый, за которым уже с раннего детства приглядывал предыдущий. Спали вповалку на полу, укрываясь
Прабабушка, осатаневшая от такого кагала, была просто зла на жизнь. Столько детей она не планировала. Кто ее спрашивал? Рожала, как все. Тяжелая женская доля, которую признали таковой только в прошлом столетии, веками давила на женщин, не давая реализовать способности. Был только один беспробудный, неблагодарный домашний труд. Ни слова сказать, ни обнять тогда еще не умели. Во многих семьях просто не могли улыбаться друг другу. Не учили, не могли, повода не было. Дети вырастали с материнской неосознанной злостью внутри. Передавая ее поколениям дальше.
Бабушка моя, вместо запланированного жениха, приготовленного ей родителями, для тогдашнего их семейного предприятия, как было раньше века и века, решила вопрос по-другому. Она полюбила местного красавца. Красавец дедушка был голодранец. Ни тебе крыши цинковой. Вообще никакой. Бабушка же хоть из кулацкого роду, была безграмотная. Запудрил ей мозги шустрый сосед. Да и время уже подходило другое. Дедушкино. Наверстал. Пролетариат набирал силу. Потом он стал комдивом, вообще ушел. Но сначала прабабушке сильно не понравилось такое своеволие бабушки. Она ее прокляла. Что против воли, не спросив, выбрала себе вот этого… Дальше следовали, я думаю, эпитеты не самого благопристойного стиля.
Злость разрасталась в нашей семье размерами. Прабабушка больше с дочерью не говорила. Просто ее игнорировала. Даже когда в войну пришлось бабушкиной семье эвакуироваться обратно в Заинск, прабабушка детей отступницы не приняла. Жить пустила, но вровень не ставила никогда. Кормила сначала своих, потом только тем, что останется, мою маму, ее сестер. Если оставалось немного или совсем ничего, ложились голодными мои дальние родственники. Чуть больше века назад.
Никто в семье не был друг другу рад. Раздражение от того, что они должны быть вместе, что-то друг другу делать, преобладало в отношениях. Так пошло. Жилось. Без радости, без улыбок. Любви. Поцелуев. Лишнее оно это. Слюнтяйство. Нет.
Нет объятьям.
Слову «люблю».
В семье это было табу. Нельзя было обниматься, говорить слова, что трогали за душу, о поцелуях я вовсе молчу.
Злость. Раздражение. Неприятие. Слегка замаскированное правилами приличия. Растить — растили, радости от ращения не было никакой. Так продолжалось до этого столетия. Нет, даже раньше, дочь моя этот кордон собой прорвала. Пришло. Изменилось. Время совпало.
Энергия любви перекрыла злость.
Я уже стала готова. Да, готова. Мне так этого не хватало. Дочь появилась, стала расти, я, еще внутренне сдерживаемая устоями, уже обнимала, целовала
Так говорили раньше — «на людях». На них нужно было вести себя особенно прилично. В носу не ковыряться, не на них — можно. Где логика? А тогда ведь была. В доме одевались друг перед другом в чем попадя. В люди особо принаряжались. Своим сойдет. Почему сойдет? Какая разница, что увидит в тебе мелькнувший прохожий, зачем нужно стараться именно для него? Непонятно. Близкие люди, по моей идее, должны быть дороже. Ан нет же. Для близких можно в семейных трусах. Увидишь такие «семейные трусы» на улице — напомажен, в бабочке, в сен-лоране. Дома бы никогда не узнал. Вроде бы дома не надо. Почему, я не знаю.
Просто размышления о шаблоне. Констатация факта. Без осуждений. Зачастую это так. Не сильно важно, в чем фигурировать перед родней. Лишь бы комфортно.
Домашний раздрай копился, продолжал разрушение. Дурная энергия, зависнувшая в веках, может быть убрана из Поля Сознания.
Улыбкой. Лаской. Теплотой в сердцах.
Наведя порядок в доме, в мыслях, в судьбе, можно убрать все эоловые наложения злости, поменять шаблон в голове. Пустить по новой нейроны улыбки, раз за разом улыбаясь даже врагам. Сначала, с непривычки, может быть кривовато, не совсем искренне, не то.
Зато потом. Дорожки прокладываются. Закрепляются. Новые дорожки радости, любви. Жизнь начинает менять окраску, выворачиваясь совсем другой, радужной стороной.
С черно-белой, будничной ближе к цветной.
Идеи находят пути воплощения.
Мечты сбываются.
Можно дышать. Совсем иначе. Дышать в пространстве, созданном твоей улыбкой, размноженной множеством лиц.
Родными. Близкими. Просто прохожими. Злость уходит.
Испаряется грязным облаком. Реальность меняется.
Я это вижу.
Преодолеваются собственной силой препятствия, что встретятся на ее пути.
Мне хотелось, чтоб она сама, чтоб вообще в нее не впадала, много еще чего «б» проносилось в моей голове. Я молча смотрела на эту истерику. Не утешала. Вспоминала свою.
Партия так учила — не щадя живота своего взращивать строителя коммунизма, который будет: не голосить. Не плакать. Вообще не вещать.
Проявление чувств считалось слабостью, которая им была не нужна. Не нужно было, чтобы возражали, чтобы хотели свое. Нужно было, чтоб хотели общее. Сценарий всей жизни прописан жестко, заранее определен.
Смена восьми реальностей четко выводила на орбиту жизни.
Родился. Детсад. Школа. Учеба. Замужество. Дети. Работа. Смерть.
Это было все. Поэтому так строго судили тех, кто не хочет, просто не может жить по этому сценарию, хочет жить совсем по другому. Может, по более широкому, а может, по своему.
Многие, очень многие соглашались, боясь ослушаться. Тюрьмы за неповиновение. Страх. Тоска. Одиночество. Вот что ждало отступников новой веры. В Ленина, Сталина. Коммунизм. В лагеря.