Ученица Калиостро

Трускиновская Далия Мейеровна

А философ думал: не счастливее ли это бедное дитя, со всеми своими страхами, другого отрока, что в пятнадцать лет затеял покорить мир поэтическим талантом? Николеньке Бог таланта не дал, да и рассудка-то дал самую малость, но Николенька умеет утешаться срезанными с писем печатями. Так и проживет век, не подозревая о существовании славы.

Николенька, видя, что от человека, ему уже знакомого, ожидать беды не приходится, вернулся к своим печатям, а Маликульмульк тихонько отошел от стола. Кузьминишна вывела его из комнаты, притворила дверь и сказала:

— Тебя,

вишь, детки любят, да только Машенька уж не дитя. Понял, батюшка? Ты ее не приваживай, не то… Ты-то — телепень, да она-то востра!

— И не думал приваживать, Кузьминишна. Давай пойдем, поглядим — сама убедишься, что ее в моей комнате нет.

Но няня, увидев бесконечную витую лестницу, подниматься раздумала.

— Сковырнусь — и костей не соберу. Ладно уж, коли ты, батюшка, сказал, что ее там нет, стало быть, и нет.

— Мне, Кузьминишна, нужно фрак почистить и отутюжить, сорочка свежая нужна… чулки! Сегодня в приличный дом зван, так не могу ж идти, словно после спячки из берлоги вылез.

— А что, там и невесты есть?

— Может, и есть.

— Ахти мне! Живо неси сверху фрак, я сейчас девок заставлю!.. Разленились!.. И Савку-перукмахера кликну. У него такие помады есть — сверкают, как алмаз, и волосы не топорщатся. И пудра для волос — не хочешь напудрить, как их сиятельство?

— Нет, Кузьминишна, это почтенные люди пудрят, а я кто? Я — Мироброд, — отвечал Маликульмульк, балуясь.

Но старушка понятливо покивала.

— Мироброд и есть, батюшка. Все по миру бродишь… а домишка-то своего и нет… а пора бы…

Маликульмульк взобрался в свое жилище, снял с гвоздя фрак, вытащил из сундучка невысокую стопку сорочек, отыскал и чулки. Все это добро он потащил вниз — и оказалось, что хитрая Кузьминишна не ушла ругать девок, а забралась под лестницу и ждет. Видимо, она все же не поверила и хотела увидеть, как Тараторка, боязливо озираясь, сбегает с лестницы.

Два часа спустя философ поглядел в зеркало и сам себя не узнал. Темные вьющиеся волосы его были напомажены и убраны — волосок к волоску. Сорочка сверкала белизной (он даже не был уверен, что это его сорочка, а не одна из старых княжеских). Фрак — будто его только что принесли от портного и лишь успели снять бумажки, которыми обыкновенно портные оборачивают пуговицы. Чулки изумительной свежести, панталоны неузнаваемы, словно не на них сегодня был опрокинут соусник.

К тому времени вернулась Варвара Васильевна, оценила старания своих девок и дала Маликульмульку последние наставления, как вести себя с графиней: даже если заврется вконец, виду не подавать, все ее враки стараться запомнить, а также выяснить, где сия дама поселилась.

Тараторка меж тем все не появлялась, и ясно было — вот-вот княгиня узнает, что воспитанница пропала. Няня Кузьминишна стояла в уголке ни жива ни мертва. Сейчас она уже явно корила себя за то, что не подняла переполох.

— Скрипка! — вспомнил вдруг Маликульмульк. — Все думал — надо взять, надо взять! И оставил наверху!

— Беги

скорее, ворона! — велела княгиня. — Степка! Ступай, пошли Гришку — чтоб не распрягали! Иван Андреич в моем экипаже поедет. И ждать его там!

— Благодарствую, ваше сиятельство.

— Тебя хоть покормили?

— Да, ваше сиятельство.

Подозревая, что в гостях у фрау де Витте разве что мороженое подадут, Косолапый Жанно не поленился — пока девки хлопотали над его гардеробом, сам сходил на поварню и стребовал остатков обеда.

— Ступай за скрипкой.

Поклонившись, Маликульмульк вышел из малой гостиной. Чтобы попасть в башню Святого духа, он должен был спуститься вниз, пройти через анфиладу, выйти в сени со сводчатым потолком и оттуда уже начать восхождение, которое сперва с непривычки было для него головокружительным.

Кой черт занес его в эту башню? Были ведь и другие свободные комнаты. Так нет же, захотелось истинно философского приюта! Башня наводила на мысли о дремлющих во мраке совах и летучих мышах — вот лучшее общество для философа, у которого не осталось ничего, кроме философии. Сов и летучих мышей он там, правда, не обнаружил — мыши водились обычные, серые, безобидные.

Комната запиралась на ключ, второй ключ был у дворецкого Егора Анисимовича и выдавался истопнику и горничной Матреше, чтобы хоть раз в неделю наводила порядок. Был и третий — впрочем, это Маликульмулька не беспокоило, он не боялся внезапных визитеров. Мужчин его натуральный вид не смутит, а дамы и сами в башню не полезут.

Дверь оказалась открыта.

Маликульмульк не придал этому значения — мог и сам впопыхах забыть запереть, выходя с охапкой одежды. Подняв повыше свечку, он шагнул в комнату и обвел ее взором. Футляр со скрипкой обычно лежал на табурете у стены.

И тут раздался скрип.

Скрипел шкаф, куда Маликульмульк до сих пор не то чтобы не сложил — даже не побросал свое имущество в надежде на горничную Матрешу.

Маликульмульк уставился на шкаф, перебирая в тревоге причины: мыши, сквозняк, рассохшееся дерево… привидение?..

Дверца стала медленно открываться. Философ, даром что не имел склонности к глупым суевериям, невольно отступил назад.

Из мрака появилось лицо. Нет, отнюдь не бородатая образина загробного старца, которой Маликульмульк стращал Терентия! Маленькое чернобровое личико с приоткрытым от волнения ртом, обрамленное розоватым ленточным рюшем, которым были отделаны поля шляпки… Тараторка?..

— Иван Андреич… Простите меня…

— Ты как туда попала?.. — совсем растерявшись, спросил Маликульмульк.

— Я внизу на Кузьминишну чуть не налетела, прятаться пришлось… потом Гришка… я — сюда… наверх… а дверь открыта…

— Почему это тебе нужно было прятаться от Кузьминишны?

— Да я ничего плохого не сделала, клянусь вам, Иван Андреич! — воскликнула Тараторка, оставаясь при этом в шкафу. — Я только вышла из замка без спросу… и сразу же вернулась, через Северные ворота, а тут — она во дворе…