Ученица Калиостро

Трускиновская Далия Мейеровна

Маликульмульк смог лишь выдавить из себя:

— Благодарю вас, сударыня…

Он знал про себя, что до виртуозности ему далеко; проще сказать, выдающимся скрипачом он не станет никогда, как и выдающимся журналистом, с этим покончено, и выдающимся поэтом, и выдающимся драматургом, и вообще, кажется, никем… разве что игроком!.. И то — мерилом его успеха будет пристальное внимание полиции!

— Я обожаю музыку. Музыка — единственное, что осталось мне после тяжких испытаний. Когда женщина из благородной семьи вынуждена жить в изгнании, рассчитывая лишь на вынужденное милосердие давних и преданных друзей… когда чудом удалось уцелеть… вы понимаете

меня, господин Крылов, вы понимаете, о каких событиях я говорю… Тогда ищешь божественного утешения — и находишь его в музыке…

Эта речь, пылкая и печальная разом, несколько озадачила Маликульмулька. А фрау де Витте, слушая, совсем расчувствовалась.

— Вы не должны так говорить о своих друзьях, дорогая графиня, наш долг — помогать тем, кто оказался в такой беде, как вы, долг — прежде всего! И это долг не перед вами, мадам де Гаше, а перед Господом!..

Вот тут Маликульмульк едва не прихлопнул себе рот ладонью, потому что оттуда готов был выскочить вопрос:

— Вы — графиня де Гаше?

Прежде всего, он отдал должное Давиду Иерониму — химик, избалованный хорошим отношением к себе решительно всех, имел неожиданно острое чутье, он угадал в этой даме мошенницу.

И тут же лицо, похорошевшее от волнения, с которым графиня произносила свою трогательную речь, сделалось таким, каким его увидел бы трезвый наблюдатель: худым, продолговатым, большеротым. И немолодым…

Но она опять заговорила. Она нежно упрекнула хозяйку дома: дело ведь не только в сословном долге, дружеское сочувствие она ценит более всех подвигов, а в этом доме сочувствие окружает несчастную изгнанницу, как аромат царственных цветов в саду — скромного мотылька…

Маликульмульк слушал и все яснее понимал: тут какая-то чертовщина. Женщина изумительно наловчилась пользоваться своим голосом, он проникает до самых глубин души, он очаровывает… и он, кажется, уже знаком… только тогда в нем совершенно не было очарования… Вот строгость, упрямство и своеволие — были!..

Да, это она пробиралась к дому на Родниковой улице по темным тропинкам, меж хлевом и курятником, одновременно споря со своим молодым кавалером. Но если эта дама — графиня де Гаше, то кто же тогда высокая и тонкая особа с мордочкой мопса?

— Госпожа де Витте совершенно права, — сказал Маликульмульк, — здесь вам, сударыня, все рады.

Он слушал дамский разговор вполуха, вставлял какие-то необязательные слова, а сам вспоминал, вспоминал…

Графиня де Гаше, Иоганн Мей, Леонард Теофраст фон Димшиц… Леонард? Где-то уже попадалось это имя… Еще — Андреас фон Гомберг и Эмилия фон Ливен. Неужто та дама — Эмилия? Леонард, скрипка… Фон Дишлер?.. Стало быть, большая часть игроцкой компании в сборе и угнездилась на Родниковой улице.

И кто же из пятерых отравил бедного фон Бохума? И велика ли была та сумма, из-за которой он погиб?

Возник еще один вопрос: как мог мужчина, женатый на Анне Дмитриевне, заводить амуры с мадам де Гаше? Михайле Дивову вряд ли было более тридцати; коли так уж захотелось изменить супруге, мог сыскать и чего получше, чем эта тощенькая, шустренькая, широко разевающая рот, отчаянно машущая белыми своими ручками — единственным, чем еще могла как-то пленить кавалера… Мартышка!..

Вот кому дали прозвище уличные ребятишки.

Значит, придется ухаживать за Мартышкой. Придется делать вид, будто веришь в ее графский титул. Лишь бы она поняла, что Господь послал ей простака с туго набитым кошельком. Вот он, дар Фортуны!

Главное, внимательно

следить за угощением, которое выставят на стол после удачной для новичка игры. И расспросить Гринделя о приметах отравленной пищи. Что там он говорил о крупинках, похожих на крошечные осколки белого фарфора?

Тут только Маликульмульк вспомнил, что рассказывал Давид Иероним о графине. Называет себя ученицей Калиостро, открыто называет, не боясь, что ее разоблачат. Обещает провести некие опыты. Пользуется тем, что госпожа фон Витте самолично знала «гишпанского полковника», не раз беседовала с ним, сохранила наилучшие воспоминания… как сие возможно, что ее не изловили на вранье? Ведь фрау фон Витте наверняка спрашивала ее о подробностях, связанных с Калиостро, и осталась удовлетворена ответами. Неужто и впрямь Мартышка была приятельницей великого шарлатана Калифалкжерстона? Тем хуже для нее — в приличном обществе это скверная рекомендация.

Меж тем молодежь пожелала танцевать, составились пары — Доротея Августа с Францем Генрихом, Гриндель с хорошенькой черноволосой девицей. А какие танцы без скрипки? Маликульмульк радостно ухватился за возможность ненадолго отделаться от графини де Гаше. Он знал очень милый экосез, модный, размером в две четверти, именно то, что должно понравиться молодежи. Фрау фон Витте могла быть довольна — начальник генерал-губернаторской канцелярии без отговорок заменил наемного музыканта. На это она, скорее всего, и рассчитывала. Танец — наилучшая ловушка для женихов, и не зря же она решила остаться на зиму в Риге; еще полдюжины танцевальных вечеров, и дело будет решено. А у нее, сказывали, еще две девицы на выданье.

Водя смычком по струнам привычной рукой, Маликульмульк поглядывал по сторонам — и поймал-таки взор графини де Гаше. Мартышка не сводила с него глаз и, видя, что он тоже на нее глядит, вдруг поднесла к лицу платочек — словно бы смахнуть невольную слезу.

Маликульмульк не обольщался насчет привлекательности Косолапого Жанно. Одно то, как он, играя, притоптывал ногой, сам себе задавая такт, и бессознательно проделывал нечто вроде танцевальных па, вызывало у младших Голицыных хохот, и даже Варвара Васильевна как-то сравнила его с плясовым медведем на ярмарке; сравнила, не желая обидеть, просто сказала правду. Если бы Мартышка улыбнулась — оно бы и понятно, а платочек? Не хочет ли она из чрезмерной деликатности скрыть смех?

Когда танцоры угомонились, Маликульмульк вынужден был вернуться к графине де Гаше. Она все еще сидела рядом с пожилой дамой, но вместо фрау де Витте на кресле поместился какой-то кавалер, знающий по-французски сотни две слов, не более, но отважно устремившийся в светскую беседу. Фрау де Витте стояла в отдалении с гостями и не столько развлекала их разговором, сколько прислушивалась к кавалеру. Маликульмульк, поймав ее веселый взгляд, не дошел до графини трех шагов, а повернул к хозяйке дома.

— Настоящий рижанин, — сказала фрау фон Витте, незаметно указывая на кавалера. — Полагает, будто немецкого языка ему довольно для светской жизни. Это логика здешнего айнвонера, рижского мещанина, — простому обывателю языки ни к чему. Не то, что у нас в Митаве. Митава, а не Рига, должна бы по праву быть главным городом в Лифляндии. У нас меньше купцов и магистрат не держится за привычки пятисотлетней давности. И герцогский дворец куда красивее Рижского замка. Я уж не говорю о планировке города — у нас таких кривых и узких улиц не найдешь. У нас, господин Крылов, есть и красивый православный храм.