Ученица Калиостро

Трускиновская Далия Мейеровна

— А что говорит о графе Георг Фридрих?

— Говорит — странное смирение для столь светской особы.

— Сейчас придет герр Струве, — сказал Гриндель. — Надо навести порядок.

Он поставил кресло чуть дальше от прилавка, смахнул на пол какую-то крошку, прошел вдоль полок, поправляя ящики и фаянсовые банки. Маликульмульк отправился наверх.

Паррот сидел у постели фон Гомберга и читал.

— Давид Иероним боится, что он не выживет, — сказал физик. — У него сильно повреждены все внутренности, тут нужен не аптекарь, а врач. Его стоило

бы перевезти в лазарет, но тогда в полиции станет известно про отравление, а кстати ли это — не знаю.

— Он спит? — спросил Маликульмульк.

— Он иногда приходит в себя. Этим надо пользоваться, чтобы напоить его микстурой, — Паррот показал на стаканы, стоящие плотным строем на табурете у постели.

И тут вошел Гриндель.

— Ступай спать, Георг Фридрих, — сказал он. — Я все объяснил герру Струве, он недоволен, но не зол… Ступай в гостиницу, герр Струве сказал, что прикажет с ним сидеть Гарлибу Вольфгангу или Теодору Паулю.

Паррот задумался.

— Это, пожалуй, верно — им полезно знать, что такое уход за тяжелобольным.

— Вот когда бы искусственная кровь пригодилась, — с тоской сказал Давид Иероним. — Отравленную бы выпустили, доброкачественную влили… А теперь…

— Вы даете ему ипекакуану? — спросил Маликульмульк, вспомнив звучное слово и невольно — голос, которые его произнес.

— Даю, разумеется, чтобы убрать мучающую его тошноту и очистить желудок. У нас есть хороший сироп.

Маликульмульк уставился на неподвижное, изумительно красивое лицо фон Гомберга. Как раз к таким лицам применимо определение «точеное», невольно возникает желание провести пальцем по этим изысканным линиям, желание странное для мужчины, глядящего на другого мужчину, но обыкновенное для человека, созерцающего прекрасную статую. Да, вид у побледневшего лица и впрямь какой-то мраморный.

И опять Маликульмульк задумался: да что же привязало этого Аполлона к Мартышке? Платила она ему, что ли, за ласки? Или и у него помахала перед носом сияющим стразом на золотой цепочке?

В узкую комнатку вошел граф де Гаше — немного взъерошенный, но блистающий аристократической выправкой и умением расположить в пространстве ухоженные руки.

— Он жив, господа? — спросил граф.

— Жив и даже ненадолго приходит в чувство, — ответил Давид Иероним по-французски.

— Не назвал ли он имени убийцы?

— Назвал, — ответил вместо Гринделя Паррот. — И я боюсь, что это были его последние слова. Надежды мало.

— Какая жалость. Он ведь совсем еще дитя. Не более двадцати трех лет… — граф горестно покачал головой.

— Мы безмерно благодарны вам, — произнес Паррот, вставая, — но сейчас вы уж ничем не можете помочь. Поезжайте к себе, отдохните. Мы еще встретимся, господин граф.

— Если бы я был уверен, что он католик, то заказал бы молебен об исцелении.

— Вряд ли он католик, — заметил Маликульмульк. — Мне вообще кажется, что он русский…

— В самом деле, помолитесь за него, господин граф, — сказал Паррот. — Мы не так крепки

в вере, как вы, аристократы, изучение наук сбивает нас с пути истинного.

При этом физик пристально смотрел графу в глаза, и Маликульмульку показалось, что этот взгляд имеет физическую силу, иначе отчего бы граф отступил на шаг назад?

— Хорошо, господа. Господин Крылов знает, где меня искать. Честь имею откланяться.

С тем он вышел.

— Что вы имеете против него, Георг Фридрих? — обеспокоенно спросил Гриндель.

— Пока — ничего. Но, по-моему, он не обрадовался, узнав, что фон Гомберг жив. Разве это не уважительная причина?

— Ничего удивительного, если фон Гомберг — любовник его жены, — заметил Маликульмульк. — Странно было бы, если бы он пришел в восторг. Но, господа, мне нужно хотя бы ненадолго показаться в Рижском замке. Его сиятельство наверняка ищет меня по всему городу. А мне бы не хотелось, чтобы меня вели из аптеки под конвоем…

— Побудьте тут еще с четверть часа, — не то попросил, не то приказал Паррот. — Посидите у постели, пока Давид Иероним пришлет вам на смену мальчика. Я сам поговорю с герром Струве… Пойдем, любезный друг.

Маликульмульк остался. Часов у него не было, когда завершится четверть часа — он не знал. Оставалось только глядеть на мраморное лицо и молить Бога, чтобы пришел человек, больше смыслящий во врачевании.

Вдруг кавалер Андре открыл глаза и попытался приподнять голову.

— Пить, — внятно произнес он по-русски.

— Сейчас! — Маликульмульк стал хвататься за стаканы, не понимая, что в них за жидкости и отвары.

Наконец выбрал самую прозрачную и, придерживая голову фон Гомберга, выпоил ему немного, почти не пролив на одеяло.

— Вы — Крылов, — сказал фон Гомберг.

— Да, помните, мы встретились на Родниковой улице?

— Будь она проклята… Крылов, я умираю…

— Нет, вам тут не дадут помереть. Я вас в лучшую аптеку Риги привез, сейчас пошлют за хорошим доктором.

— Найдите Мея.

— Найду, не извольте беспокоиться.

— Скажите Мею — и он вслед за мной отправится…

— Скажу, конечно, скажу! Вы не беспокойтесь, выпейте-ка лучше…

— Он думает, ему достанутся бриллианты… Черта лысого они ему достанутся! Он их долго выслеживал, я знаю… Бохуму не достались, и ему не достанутся…

Маликульмульк вспомнил странный домысел Паррота о том, что в дело замешано ожерелье французской королевы. Видно, физик был прав, и бедная графиня де Гаше, зная тайну клада Калиостро, скрывалась от охотников выпытать у нее эту тайну. А если она кому-то расскажет, где хранятся камни из ожерелья, то подпишет себе смертный приговор.

— Не достанутся, успокойтесь, графиня не так глупа. Стало быть, фон Бохум не карточный шулер? Он приехал в «Иерусалим» в погоне за бриллиантами?

— Да. Она подстроила, чтобы он всех обыграл. И все были на него злы… Она ловка… Найдите ее, расскажите… Она знала, что Мей захочет от него избавиться… предупреждала…