Ученик лоцмана
Шрифт:
…Она что, хочет, чтобы я вылез наружу? Или же — мы оба? А ведь похоже на то…
Тем не менее, я ответил, стараясь, чтобы слова мои звучали как можно убедительнее:
— Извините, барышня, я вас не понимаю. Вот нисколечко!
И развёл руками, изо всех сил придавая себе виноватый вид. При этом жесте одеяло сползло на пол, открывая собеседнице мои голые коленки, и я торопливо принялся его поправлять, смущённо что-то бормоча в своё оправдание. Выглядело это, надо полагать, комически; девица насмешливо фыркнула, указала на мою одежду, висящую на спинке стула, и демонстративно отвернулась к окну. Сзади, на фоне луны, которая сейчас была видна целиком, её фигурка выглядела ещё привлекательнее. С чего, это, подуман невольно я, она вздумала затянуть эту прелесть в явно казённое обмундирование? Не хочет быть узнанной?Или у них тут девушки учатся морскому делу наравне с парнями?
Ладно, гадать —
Ночной Зурбаган разительно отличался от дневного. Исчезли толпы матросов, рыбаков, докеров и прочей просоленной морем публики — вероятно, распределились равномерно по питейным заведениям, коих в припортовых кварталах было хоть пруд пруди. Мы же с моей внезапной спутницей, преодолев пару переулков, выскочили на бульвар — неожиданно широкий, напомнивший мне о курортных городках Крыма — с каштанами, акациями и ещё какой-то одуряюще пахнущей растительностью, зато без обязательного столпотворения отдыхающих и огней увеселительных заведений. Народу вообще было не так уж много; время от времени попадались навстречу парочки вполне приличного вида (все мужчины были в шляпах, порой соломенных, плоских, на итальянский манер, и при тросточках, женщины же в лёгких кружевных накидках); несколько раз попадались навстречу блюстители порядка — все, как один, усатые, в скошенных ко лбу кепи с козырьками, солидные, немолодые и при саблях в блестящих металлических ножнах. Проходя мимо «городовых» (а как их ещё называть? Понятия не имею…), моя провожатая брала «под козырёк»; служивые отвечали ей тем же, щёлкая иногда каблуками.
Ночь давно уже вступила в свои права, но на бульваре не было темно — через каждые пару десятков шагов высились чугунные столбы, скоторых свешивались узорчатые железные фонари; на моих глазах к одному из них как раз карабкался по приставленной деревянной лесенке мужчина в казённого вида кепи и куртке с блестящимиметаллическими пуговицами. Он со скрипом сдвинул щеколду, открыл застеклённую дверку и засунул внутрь изогнутый стержень с язычком пламени на кончике, одновременно повернув ручку торчащего прямо из верхушки столба крана. Фонарь тут же осветился изнутри ровным жёлтым светом; до меня долетел несильный, но вполне узнаваемый запах — светильный газ, ну конечно… Работник местного коммунхоза подкрутил ручку, слез на землю, взгромоздил лестницу на плечо и пошёл дальше; огонёк на кончике его рабочего инструмента отбрасывал на мостовую неровное пятно света.
На ходу я озирался по сторонам, стараясь запомнить дорогу, но довольно скоро бросил это занятие — дома, углы бульваров, переулки, подворотни, даже сверкающие из них жёлтыми глазами коты, которых здесь было какое-то нездоровое количество, очень скоро слились у меня в голове в некую сплошную пёструю ленту. С некоторым опозданием я сообразил, что не смогу даже спросить дорогу у тех же «городовых», поскольку понятия не имею, как сказать по-здешнему «Белый дельфин» — разве что, они отреагируют на имя хозяйки заведения?Нет, следует смириться с очевидным:куда бы не увлекала меня девица-курсант- а делала она это с упорством муравья, волокущего дохлую жужелицу — обратной дороги я без её помощи найти не смогу. Разве что… да, можно вернуться в порт, благо мачты и сейчас хорошо просматриваются над крышами домов, разыскать пришвартованный «Штральзунд» и начать поиски оттуда. Но если это получится, то ни к чему и не возвращаться в таверну — ничего ценного я там не оставил, а мастер Валу наверняка сообразит, где меня искать, когда утром не застанет в комнате.
И тут наш бег по улочкам закончился. Девица остановилась возле небольшого домика из красного кирпича. Фасад его, зажатый между двумя соседними зданиями, был отделён от мостовой крошечным палисадником, и от низкой кованой калитки вела к ступеням белого известняка короткая, вымощенная истёртыми каменными плитами дорожка. Пока я осматривал дом, моя провожатая поднялась на крылечко и, повелительно махнув мне рукой, взялась за массивное кольцо, висящее на двери на уровне груди.
В своё время я искренне полагал, что «дверной молоток» обозначает именно что молоток — свисающий со вделанного в косяк двери на цепочке, которыми и надо стучать в точности, как обычным молотком по шляпке гвоздя. Но нет, на самом деле, сот он — настоящий дверной молоток — большое кольцо, верхний край которого укреплён к двери на петле, а нижний снабжён массивным утолщением, под
Стоит ли упоминать, что подобные приспособления иметь самую разнообразную, порой весьма изысканную отделку — например, кольцо могла держать в пасти львиная голова, или оно могло иметь вид не кольца даже, а свернувшейся в замысловатую фигуру змеи. То, которым воспользовалась моя спутница, было отлито из тёмной, почти чёрной бронзы, а утолщение, играющее роль собственно, молотка, имело вид гребнястой драконьей головы, вцепившейся оскаленными длинными клыками в собственный хвост. Этой головой она и нанесла подряд три удара, которые отозвались в глубине жилища протяжным, густым медным звоном.
Несколько секунд ничего не происходило; потом изнутри донеслись шаркающие шаги, в двери приоткрылась заслонка и за бронзовой решёткой мелькнул огонёк свечи, а потом и глаз на старческом морщинистом лице. Дверь с протяжным скрипом провернулась на петлях, и перед нами предстала женщина — типичная то ли служанка, в большом крахмальном чепце, переднике, с измождённым лошадиным лицом. В руке она держала большую свечу на медной подставке с ручкой; судя по запаху, свеча была не стеариновая, а сальная.
Моя провожатая обменялась с «экономкой» несколькими непонятными словами, после чего та повернулась и принялась карабкаться вверх по крутой, очень узкой лестнице; мы последовали за ней. Восхождение закончилось на крошечной площадке, с которой вели три двери. «Экономка» постучала в одну из них и, не дождавшись ответа, толкнула дверь, пропуская нас вперёд.
Комната, в которую мы зашли, для начала оглушила моё обоняние густой смесью запахов — пыльной бумаги и пергаментов, химических реактивов, свечного сала, пряностей; поверх этого витали ароматы прогорклого пива и свежесваренного кофе. Кофейник как раз и дымился на краю стола — и этот был чуть ли не единственный привычный глазу предмет, который я тут обнаружил.
В остальном комната — нет, не комната, рабочий кабинет, лаборатория — — походила на обиталище то ли на обиталище средневекового учёного, то ли упорного адепта стимпанка, в равной степени увлечённого естествознанием, алхимией, астрологией, а то и вовсе черной магией. Угли тлели в низком, утопленном в стену очаге; столы были уставлены непонятными приборами и приспособлениями из меди и стекла, среди которых я заметил несколько разноцветных кристаллов и хрустальных шаров, помещённым в бронзовые и серебряные штативы. Стояли спиртовые и газовые горелки, изготовленные из бронзы и стекла, и соединённые извивающимися шлангами с медными, усаженными вентилями баллонами; на верхушке одного из них чуть подрагивала стрелка на круглой шкале прибора, скорее всего, манометра. Множество колб и пробирок с разноцветными растворами, некоторые из которых подозрительно булькали и исходили белёсыми смрадными парами. Стопки окованных медью и обтянутых в бугристую кожу томов-инкунабул, свитки, намотанные на почерневшие от времени деревянных рукояти, ряд черепов, среди которых были и откровенно нечеловеческие. Бросился в глаза один — с вытянутыми лицевыми костями, образующими что-то среднее между черепом и клювом, с глубокими, непривычной формы глазницами, весь в гребнях-наростах на височных долях, на макушке, даже на затылочной кости. Высокий, смахивающий на цаплю телескоп на деревянной треноге примостился в углу, рядом — батарея глобусов, часть из которых выпячивала на крутых своих боках очертания незнакомых материков, а другие состояли из множества узких и широких бронзовых колец, покрытых загадочными символами. Имелась тут, кстати, и полочка с лежащими на ней астролябиями — такими же, или очень похожими на то устройство, которым мастер Валуэр пользовался на Фарватере.
Что ещё? Низкий каменный потолок нависал закопченными сводами — с них свисали цепи, поддерживающие полки, уставленные совсем уж загадочными приспособлениями, среди которых бросались в глаза несколько стеклянных шаров, соединённых массивными, явно серебряными цепочками. Внутри шаров плавали крошечные, переливающиеся всеми цветами радуги искорки — подобно тому, как плавают снежинки в наполненных глицерином «рождественских» шарах; сталкиваясь друг с другом, они издавали легчайший, на самой грани слышимости, но очень мелодичный звон. Рядом стоял металлический в форме усаженного трубчатыми выступами яйца, предмет — один-в-один гравицапа из бессмертного фильма Данелии. Я даже на миг прикинул, как бы улучить момент, когда спутница моя отвернётся, и сунуть загадочную штуку в карман. Глядишь, и пригодится, а то ведь: «Как же это вы пепелац без гравицапы выкатываете из гаража? Это непорядок…»