Ученик мага
Шрифт:
За одним из ткацких станков скрючилась молодая женщина. Лицо у нее будто окаменело, подушечки пальцев окрашены хной, нос крупный, на подбородке полумесяц шрама. Не осмеливаясь поднять взгляд, она изо всех сил старалась не отстать от остальных ткачих. Звали ее Девика. В тринадцать лет Девику выдали замуж за человека на двадцать два года старше, так что овдовела она рано. Три года назад, после смерти мужа свекровь обозвала ее колдуньей и выставила из дома.
Как и все здешние вдовы, Девика, которой к тому времени было двадцать три, ожидала дня, когда Бог призовет
По иронии судьбы вдовы – относительно новое явление в Индии. До 1828 года, когда англичане объявили ритуал сати вне закона, вдовы оканчивали жизнь на погребальных кострах своих мужей. Отмена этого варварского обычая обернулась тем, что неприкаянные вдовы съезжались в Город Света. На берегах Ганга они начинали новое существование в ожидании естественной смерти.
– Свекровь, – Девика, убедившись, что хозяина мастерской нет поблизости, продолжила шепотом свой рассказ, – продала все мои вещи. Дала мне билет в вагон третьего класса до Варанаси и поклялась выколоть мне глаза, если я посмею вернуться.
Девика не отрывала взгляда карих глаз от пола, вспоминая эту сцену.
– Когда я сюда попала, то первое время чувствовала себя как прокаженная. Люди плевали мне вслед, выкрикивали оскорбления. Матери шептали детям: «Не подходи к ней, она заразная!» Я благодарю Бога за то, что он послал мне эту работу. Работа, конечно, тяжелая, но это работа. Я каждый вечер молюсь о скорой смерти.
Услышав мой глупый вопрос, не думает ли она о повторном замужестве, Девика невесело улыбнулась.
– Да как же мне опять замуж, – смутилась она. – Нет, это невозможно. Я ведь вдова.
В Варанаси темнеет быстро. Похожий на шум примитивных печатных прессов стук ткацких станков, над которыми при свете свечей горбились вдовы, становился все тише и тише – улицы вновь оживали. Древняя магия Каши пробуждается на закате. Когда в лавках торговцев шелком и цирюльников закрывают на ночь ставни, на улицах появляются бесконечно длинные процессии паломников. Босые, скрюченные, полуслепые, они спешат узкими тропками к многочисленным храмам – их здесь называют мандирами. Их нередко строят у самой границы воды.
Кое-кто несет на голове на специальных подушечках шипящие газовые светильники, и они освещают все вокруг призрачным голубоватым светом; в воздухе стоит резкий запах цветов могры, шаркают босые ноги, и звонят храмовые колокола. Здесь будто в несчетный раз играется спектакль по пьесе Шекспира – все на зубок знают, что должны говорить и что делать. Густая толпа, где смешались паломники, священники и священные коровы, вдруг расступается, пропуская похоронную процессию. Завернутое в шафранно-желтую ткань тело умершего несут на бамбуковых носилках к Джаласаину – гхату, отведенному для кремации.
Носильщики с потрясающей точностью вписываются со своей ношей в увешанную оранжевыми гирляндами рамку металлодетектора – совсем как в аэропорту. Это устройство изначально поставили здесь, чтобы не пропустить
На помосте возле самой воды горело десятка полтора погребальных костров, искры мерцали в прохладном ночном воздухе. За кострами высились целые поленницы дров одинаковой длины – подходи и зажигай.
Смерть и последующее просветление – вот что занимает умы жителей Варанаси прежде всего. Но здесь, в отличие от всего остального мира, смерть – событие чудесное, радостное. Ничего общего с западными катафалками и гостями во фраках и дорогих туфлях. Ни скорбных лиц, ни гробов, ни могильных памятников, ни кладбищ, ни гадких черных вуалей. Смерть считают здесь переходом в иное существование, относятся к ней практично, по-будничному.
Тело несут дальше. Сопровождающие платят за меру дров. Когда погребальный костер готов, сверху укладывают тело усопшего. Подносят священный огонь. Потом остывший пепел соберут и развеют над водами Матери-Ганги.
Мне стало не по себе от царящей здесь обыденности. Я сел в лодку и направился домой, где меня ждала кишащая вшами постель дхоби. По размерам лодка была едва ли больше каноэ – такие обычно нанимают скорбящие родственники. На веслах сидел сгорбленный старик с завязанной двойным узлом длинной седой бородой. Мы рассекали гладь священных вод, на которой плясали огоньки спущенных на воду свечей. Я оглянулся. В ночи виднелись огни погребальных костров. Вздымающиеся вверх волны огня, будто лесные пожары, не оставляли после себя ничего живого. От таких последних почестей захватывало дух.
Когда я попытался рассказать дхоби о своих похождениях возле гхата для кремации, тот в ответ лишь глупо улыбался, обнажая кривые зубы. Он вручил мне кружку темной мутной воды из Ганга – прополоскать рот. Потом взбил самодельную подушку – ворох грязной одежды, завернутый в простыню.
Устроившись на убогом ложе, я почувствовал себя чуть ли не святым. Приятное и совершенно новое для меня чувство. Теперь я понимал, почему Томас Бекет так дорожил своей власяницей. Мелькнула мысль: может, чаще надо подвергать себя таким вот наказаниям. Я закрыл глаза и представил мерцающие огни погребальных костров… У населявших матрас диких блох начинался пир.
В пять утра дхоби уже вовсю трудился – кипятил очередной бак с браминской одеждой. Я сел, завернувшись в простыню, как в тогу. За окном было еще темно. Керосиновая лампа освещала все вокруг тусклым неверным светом. Дхоби явно обрадовался, увидев, что я проснулся. Он вручил мне аккуратно сложенную стопку одежды. За ночь он каким-то образом ухитрился выстирать и отутюжить мою рубашку, брюки, носки и даже трусы. От одежды приятно пахло корицей. Я принялся его благодарить, но он лишь сморщил нос, дважды чихнул и схватил мою импровизированную подушку – белье еще предстояло выстирать.