Ученик монстролога
Шрифт:
Он сидел в кровати, облокотившись о спинку; его ярко-синие глаза испуганно бегали.
— Я проснулся, а тебя нет, — сказал он обиженно.
— Меня позвали, и мне пришлось уйти.
— Сколько сейчас времени?
— Не знаю. Очень поздно.
— Мне снился сон, и меня разбудил громкий звук. Я чуть не выпрыгнул в окно.
— Комната на втором этаже, — напомнил я, — ты мог сломать ногу.
— Что это был за шум?
Я помотал головой:
— Не знаю. Я ничего не слышал. Может, доктор Кернс?
— Кто такой доктор Кернс?
— Он… — По правде говоря, я не знал, кто он такой. — Он приехал, чтобы помочь.
— Еще один охотник на монстров?
Я
— Когда они планируют начать охоту? — спросил он.
— Завтра.
Он помолчал.
— Я пойду вместе с ними, — сказал он.
— Тебе могут не разрешить.
— Мне все равно. Я пойду.
Я снова кивнул. Боюсь, я тоже пойду.
— Это была Элизабет, — сказал он. — В моем сне. Мы были в каком-то темном месте, и я ее искал. Она звала меня, снова и снова, а я не мог ее найти. Искал — и не мог найти.
— Она сейчас в лучшем мире, Малакки, — сказал я.
— Я хочу верить в это, Уилл.
— И мои родители тоже. Придет день — и мы встретимся снова.
— Но почему ты веришь в это? Почему мы верим в такие вещи? Потому что хотим верить?
— Я не знаю, — честно ответил я. — Я верю, потому что не могу иначе.
Я вышел в коридор и закрыл за собой дверь. Развернувшись, чтобы идти к себе в комнату, я чуть не врезался в Кернса, который стоял прямо за дверью. Вздрогнув, я отпрянул назад. Кернс улыбнулся.
— Уилл Генри, — сказал он тихо, — а кто там, в комнате?
— В какой комнате, сэр?
— В той, из которой ты только что вышел.
— Его зовут Малакки, сэр. Он… это его семью…
— А, мальчик Стиннетов. Сперва он берет тебя под свое крылышко, теперь еще одного. Пеллинор становится филантропом.
— Да, сэр. Пожалуй, сэр.
Я отвел взгляд, чтобы не смотреть в его дымчатые глаза, и вспомнил слова Доктора: «Держись подальше от доктора Джона Кернса, Уилл Генри!»
— Генри, — сказал Кернс. — Теперь я вспомнил, почему это имя знакомо мне. Думаю, я знал твоего отца, Уилл, и ты прав: его звали Джеймс, а не Бенджамин.
— Вы знали моего отца?
— Я встречался с ним однажды, на берегах Амазонки. Пеллинор был там в одной из своих донкихотских поездок. Кажется, в поиске мифического, с моей точки зрения, паразитического организма, известного как Биминиус Аравакус. Припоминаю, твой отец был очень болен. Кажется, у него была малярия или какая-то еще гадкая тропическая болезнь. Мы изводимся по поводу таких существ, как Антропофаги, но мир кишмя кишит теми, кто не прочь нас съесть. Вот ты слышал когда-нибудь про Кандиру? Это тоже житель Амазонки, и, в отличие от Аравакуса, этого паразита встретить нетрудно, особенно если тебе не повезло или ты был настолько глуп, чтобы облегчить мочевой пузырь или кишечник рядом с местом его обитания. Это крошечная, малюсенькая рыбка, похожая на угря, с острыми, как лезвия, гребешками вдоль жабр. Эти жабры она раскрывает, словно зонтик, едва оказавшись внутри жертвы. Обычно, следуя за запахом мочи, она проникает в мочеиспускательный канал, где устраивается и начинает поедать внутренности, но были случаи, когда она проникала через анус и прогрызала себе дорогу сквозь толстый кишечник. Конечно, она растет и растет, наедаясь, и мне говорили, боль при этом такая, что не описать словами. Такая мучительная, на самом деле, что обыкновенное местное лекарство — это просто отсечение пениса. Что ты думаешь на этот счет? — закончил он с широкой улыбкой.
— Что я думаю, сэр? — произнес я дрожащим голосом.
— Да, что ты думаешь? Какие выводы можешь сделать? Или есть вот еще Спирометра Мансони, в
— Я… Я… Я правда не знаю, сэр.
— Смирение, Уилл Генри! Мы — малая часть большого целого и ничем не лучше остальных. Вовсе не ангелы в смертном одеянии, какими мы притворяемся. Не думаю, что Кандире есть хоть какое-то дело до того, что мы родили Шекспира и построили пирамиды. Я думаю, мы просто очень вкусные… Что с тобой, Уилл? Ты как-то побледнел. Что-то случилось?
— Нет, сэр. Я просто очень устал, сэр.
— Тогда почему ты не в постели? Нам завтра предстоит трудный день и еще более трудная ночь. Спи крепко, Уилл Генри, и не позволяй клопам кусаться!
КНИГА ВТОРАЯ
БОЙНЯ
ЧАСТЬ ОДИННАДЦАТАЯ
«теперь у нас нет выбора»
Утро выдалось пасмурное. По небу неслись хмурые облака, словно бесконечная серая рябь на холодной воде; дул сильный западный ветер. Когда я вынырнул из вязкой полудремы (сном это даже с натяжкой нельзя было назвать), на Харрингтон Лейн стояла тишина, только ветер гулял по карнизу да поскрипывал, точно вздыхая, старый дом.
Двери в комнаты Доктора и Кернса были закрыты, а вот дверь в комнате Малакки — нет, и кровать его была пуста. Я поспешил вниз и увидел, что дверь в подвал тоже нараспашку, а внизу горит свет. Я думал, что увижу там Доктора; вместо этого я обнаружил Малакки. Он сидел, скрестив ноги в шерстяных чулках, на холодном полу, пристально рассматривая монстра, висящего вниз головой в паре шагов от него.
— Малакки, — сказал я, — тебе не надо было сюда спускаться.
— Я не мог никого найти, — ответил он, не отрывая взгляда от мертвого Антропофага. — Чуть не спятил сначала, — добавил он будничным голосом, — думал, что это — она. Глаза-то нет.
— Идем, — потянул я его за рукав, — я приготовлю завтрак.
— Я тут подумал, Уилл. Когда все кончится, давай сбежим, ты и я, вместе. Можем записаться в армию.
— Меня не возьмут, я еще не дорос. Пожалуйста, Малакки, пойдем, Доктор не…
— Или можем податься на китобойное судно. Или уехать на Запад. Вот было бы здорово! Мы могли бы стать ковбоями, Уилл Генри! Или солдатами в Индии. Или вне закона, как Джесси Джеймс. Хочешь быть вне закона, Уилл?
— Мое место здесь, — ответил я, — с Доктором.
— А если он уедет?
— Тогда я уеду вместе с ним.
— А если умрет? Если не переживет сегодняшний день?
Я окаменел от такого предположения. Мне никогда не приходило в голову, что Уортроп может умереть. С учетом того, что я был сиротой и моя наивная вера в то, что родители будут жить вечно, была сломлена, я мог бы и рассмотреть такую возможность. Но нет — до сегодняшнего дня я и помыслить об этом не мог. Теперь меня передернуло. Что, если Доктор и правда умрет? Свобода? Да, свобода от того, что Кернс назвал «темным и грязным делом». Но свобода для чего? Куда я денусь? Что буду делать? Наверное, меня определят в интернат или подберут мне семью. Что хуже: жить под опекой такого человека, как монстролог, или влачить несчастное одинокое существование сироты, никому не нужного, лишенного всех надежд?