Ученик орла
Шрифт:
Он расстегнул ворот гимнастерки, и все увидели, что мальчишески тонкая шея капитана стёрта в кровь.
— Мы делаем по восемь вылетов в день. Чтобы драться, нужно смотреть по сторонам, головой крутить надо! Ещё неделя — и парашютные лямки к чёрту перетрут нам шеи.
Кто-то засмеялся. Это окончательно вывело Овчинникова из равновесия. Срывающимся голосом он выкрикнул:
— Кому-то смех, а кому-то слезы! Здесь не парад! Может быть, некоторые и прилетели сюда за орденами, а мы работаем. Создайте
— Товарищ капитан, я вполне понимаю вашу юношескую горячность, больше того — я вам сочувствую, — спокойно произнёс майор-интендант, — но шарфики пока что не предусмотрены номенклатурным списком лётного обмундирования. Подходящих подшипников для облегчённого… э-э-э… голововращения наша промышленность пока тоже не выпускает. Видно, придётся вам как-нибудь так обходиться.
Вполне довольный собой, тучный, лысеющий майор сел.
Овчинников как-то сразу сник, махнул рукой и отвернулся к окну, так и позабыв застегнуть гимнастерку…
Обо всем этом я вспоминал по дороге на аэродром.
Лётное поле встретило меня глухим рёвом моторов. Эскадрилья Овчинникова взлетала по тревоге. Девять курносых «И-16», «ишаков», уходили в направлении Тамцака. Наперехват.
Они вернулись минут через сорок. Сдерживая радость, стараясь не выходить из рамок устава, Овчинников докладывал:
— Сбито четыре самолёта противника. Потерь в эскадрилье нет. Ранен лейтенант Казурии.
Он стоял передо мной ещё возбужденный боем, задорный, смелый капитан, и теребил концы ярко-красного шелкового шарфа.
— Это что — скатерть?
— Так точно, у комиссара со стола стащили. Порезали — всем хватило.
Командир обязан быть строгим и справедливым — так требует служба. Однако на этот раз мне не помог бы ни один устав. Подсказало сердце: «Молчи». И я смолчал.
Вскоре за подразделением капитана Овчинникова установилось неофициальное наименование: «пионерская эскадрилья».
«Пионеры» с честью несли это имя: они отлично дрались, крепко дружили и славились особенной дальнозоркостью в боевых вылетах.
На этом можно и окончить рассказ о «пионерской эскадрилье» и происшествии со скатертью. Но мне хочется сообщить вам очень краткий эпилог.
Вскоре после халхин-голских событий в интендантском списке лётного обмундирования появились шёлковые шарфы. Правда, они были не красные, а полосатые — чёрно-белые…
И ещё.
В мае 1945 года на ступенях рейхстага я встретил плотного, невысокого подполковника. Приподнимаясь на носках, он тщательно выводил на одной из колонн: «Долетел до Берлина. Сбил 17». Из-под новой кожаной курточки выглядывали концы красного шёлкового шарфа.
Это был Овчинников. Мы обнялись и расцеловались.
— Скатерть? — спросил я его, показывая на шарф.
— Она, она самая!
Тёплый фронт
День был не жаркий, очень ясный и совсем не по-осеннему молодой. Из-за рощи доносился басовитый реактивный рёв — на аэродроме пробовали двигатели.
Майор Шарапов и я сидели под тенистым каштаном, вспоминали минувшие годы. Мы давно не виделись, мне даже трудно было поверить, что седой майор — тот самый Коля Шарапов, которого я незадолго перед войной учил уму-разуму.
— Помните, Андрей Максимович, нашего Федченко? — спрашивал Шарапов. — Академию кончает! Поди, теперь тоже полковник!
— А что с Павловым, не слыхал, Коля?
— Павлов давно уже демобилизовался, поступил в механический институт. Кончились для него бомбы-пушки. А Молчанов погиб.
Наступила пауза. Высоко в синем прозрачном небе застыли грустные белёсые волокна тонких облаков — «лисьи хвосты».
— Тёплый фронт идёт, — посмотрев на небо, озабоченно сказал Шарапов. — Эх, не кстати! У меня молодёжь сегодня ночью летает. Как бы не сорвались полёты.
— Теперь тёплый фронт — не причина, у вас радио, приводы, локаторы — сила техники!
Шарапов поморщился:
— Сила, конечно, есть, но и тёплый фронт, особенно если он с грозой придёт, — сила.
Начальник метеостанции заверил, что тёплый фронт придёт в район аэродрома не раньше четырёх — пяти часов утра. Шарапов подумал и решил начинать полёты.
Расчёт командного пункта занял свои места.
Включили радиосредства, приготовили прожекторы, опробовали неоновый мигающий глаз светомаяка, медленно завращалась антенна локатора.
— Я «Клён-9». 20.14 лёг на курс.
— Я «Клён-11». Шасси убрал, всё в порядке.
— Я «Клён-27». Высота 6. Точка 3. Разрешите выполнять задание?
— Я «Клён-4». Прошу взлёт.
— Я «Клён-12»…
Трое радистов следили за «Клёнами», два штурмана, пользуясь данными локатора, вели учёт их пути, за телефонными аппаратами дежурили связные, над бледно-голубой картой колдовал синоптик, и над всеми возвышался — да-да, именно возвышался: он сидел на высоком вращающемся стуле — майор Шарапов.
Смуглое, скуластое лицо Шарапова освещалось неярким светом заэкранированной лампочки. В полумраке командного пункта отчётливо белела седая голова майора. Не спеша наклонялся он к микрофону и очень ровным, негромким голосом говорил с «Клёнами».
— «Клён-9», я «Клён». Следите за погодой. Вас вижу.
— «Клён-11», я «Клён». Не спешите с первым разворотом, впереди машина.
— «Клён-27», я «Клён». Работай.
— «Клён-4», я «Клён». Почему опаздываете? Две минуты за вами. Следующий раз не выпущу. Взлёт.