Ученик поневоле
Шрифт:
В другой раз Баркли запрыгал бы от радости до потолка, потому что не существовало такой темы для чтения, которая была бы ему неинтересна. И хотя мечты о собственных путешествиях остались в прошлом, читать о чужих приключениях он всё равно любил. Но сегодня его голова была забита другим.
Покончив с грибами, мастер Пилцманн наконец поднял глаза на Баркли и разинул рот при виде всей той грязи и листьев, что покрывали его одежду.
– Мальчик мой, что с тобой случилось?
Баркли покраснел, как всегда бывало, когда он
– Я… Я упал.
– Опять бегал? Нельзя нарушать столько правил, хочешь, чтобы мэр в девятый раз приговорил тебя к общественным работам? И что это за пятна? Это что… кровь?! Где ты умудрился…
– Я пойду помоюсь! – пискнул Баркли и, поставив корзину на стол, поспешил к колодцу.
Дом мастера Пилцманна стоял на южной границе Занудшира, рядом с городской стеной, поэтому никто не видел, как Баркли с ведром воды закрылся в туалете во дворе, разделся и, дрожа от холода, принялся мокрой тряпкой оттирать с себя грязь.
Через несколько минут в дверь постучали.
– Я принёс тебе чистую одежду, – сказал Селби. – И мазь.
Баркли приоткрыл дверь, совсем немного, только чтобы просунуть наружу руку и схватить подношение, не в настроении даже «спасибо» сказать.
– Метка ещё не почернела? – шёпотом спросил Селби.
«А должна?» С ёкнувшим сердцем Баркли изучил всё такую же золотую, без единого пятнышка, татуировку, блестящую ярче начищенной монеты. Селби явно ожидал, что заключённое в ней чудище в любой момент вырвется на волю.
Метка на плече Баркли пошла волной, будто хотела оторваться от кожи.
Возможно, Селби был прав. Девочка сказала, что это чудологи инициировали партнёрство с чудищем, а не наоборот. Случившееся с ним не поддавалось разумному объяснению. Это была ошибка. А если чудище тоже придерживалось такого мнения, кто знает, что оно устроит, обретя свободу.
– С ней всё нормально, иди уже, – буркнул Баркли. А Селби только и рад был послушаться.
Морщась от боли, он помазал рану, оделся во всё чистое и вышел из туалета. Свитер, как ни обидно – у него их было всего четыре, – пришлось выбросить в мусор: если бы он отнёс его к портной, та бы обязательно спросила, как он умудрился так сильно его порвать.
Внезапно Баркли осенило, что его время действительно было на исходе. Даже если чудище не решит, что с него хватит такого партнёрства, и не съест его, рано или поздно правда выплывет наружу, и одними общественными работами он не отделается. Его жизнь так или иначе была кончена.
Сморгнув слёзы, он вернулся в дом.
Стоило ему сесть за стол, как мастер Пилцманн, кашлянув, спросил:
– Ты помыл руки? Под ногтями тоже?
– Я… – Баркли опустил глаза, сгорая со стыда. Как он ни старался, ему никак не удавалось избавиться от грязи под ногтями.
Со скрипом отодвинув стул, он вскочил, метнулся к раковине и погрузил руки в воду. Он тёр их и тёр, пока кожа не сморщилась и костяшки пальцев не покраснели.
Выковыривая грязь из-под каждого ногтя, он размышлял о том, как столько лет из кожи вон лез, чтобы стать своим в Занудшире, и теперь всё это пойдёт насмарку, и даже не по его вине. Если подумать, сколько Баркли себя помнил, Занудшир постоянно наказывал его за то, над чем он не имел власти. Всё это было ужасно несправедливо.
За ужином они с Селби съели мало – Баркли, потому что от нервов у него пропал аппетит, а Селби – потому что не любил грибы.
– Столько лет я был абсолютно уверен, что морковь у нас под запретом, – говорил мастер Пилцманн, – а выяснилось, что я спутал её с редькой! И как нельзя вовремя, а то я уже не знал, что и думать о миссис Краус. Трудно доверять соседям, когда они продают с прилавка запрещённый продукт…
Баркли, обычно с живым интересом слушающий городские сплетни, сегодня витал в облаках.
В какой-то момент разговор, по всей видимости, исчерпал тему соседей, и мастер Пилцманн наклонился и коснулся всё ещё мокрых волос Баркли. Тот от неожиданности вздрогнул: рука учителя оказалась в опасной близости от метки.
– Сегодня я их тебе отстригу. Слишком уж они отросли… Я знаю, тебе так больше нравится, но мистер Джагер прав: это неряшливо. И…
– Мне нравятся длинные, – перебил Баркли, отстраняясь.
– Но… – Не договорив, мастер Пилцманн вздохнул, и у Баркли упало сердце.
– Я хороший ученик? – тихо спросил он.
– Что? Конечно, хороший, – смягчился мужчина. – Ты чего такой понурый? Подумаешь, не нашёл траурный сморчок – не повезло, бывает! Эти вредные хитрюги вечно…
– Тогда какое имеет значение, что я предпочитаю длинные волосы?
Это прозвучало громче, чем Баркли планировал, но он был зол. Многие правила Занудшира были нужны, потому что оберегали его жителей – в особенности от Леса, – но было немало и совершенно бессмысленных. Баркли был умным и ответственным, и он всегда старался изо всех сил! Ну нарушил он пару глупых правил, что в этом такого страшного? Почему, сколько ни старайся, он продолжал чувствовать себя чужим и никому не нужным?
Мастер Пилцманн побледнел: Баркли ещё никогда не повышал на него голос.
– Просто… ты слишком выделяешься, мальчик мой. Носишься туда-сюда, будто тебе всегда куда-то срочно надо. Вечно грязный, как пастушья собака, сбежавшая в Лес. И постоянно читаешь о приключениях… Ты и сам знаешь, что люди говорят… – Не дождавшись от Баркли ответа, он мягко добавил: – Ладно, забудем о волосах.
Баркли едва не застонал. Дело было вовсе не в волосах, а в том, что учитель, похоже, только и ждал момента, когда он в чём-то провинится. Что весь город только и ждал предлога, чтобы от него избавиться.