Ученик жнеца
Шрифт:
Гудок. Ещё один гудок. Ещё. На той стороне никто не отвечал. Андрей слышал, как колотится его сердце, чувствовал, как пот стекает по вискам. Что-то было не так. Он набрал маму ещё раз. Снова гудки без ответа.
Таксист неторопливо входил в повороты, покачивая головой в такт музыки из приемника. Улицы, по которым уже столько раз Андрей проезжал на таким, теперь казались бесконечными и заполненными. Воздух будто уходил из салона, наполняя его холодной и сырой безнадежностью. Сердце Андрея бешено колотилось, он почему-то вспомнил, что никто из друзей не вызвался поехать с ним. Так было бы спокойнее что ли, но Герман и Диана остались там, за
– Вот, доехали, – сказал таксист, когда автомобиль затормозил у подъезда Андрея, – буду признателен, если поставите оценку.
Андрей злобно взглянул на него и выбежал из машины. Он даже не помнил, как взобрался по лестнице на седьмой этаж. Ключи, как назло, не слушалась, когда он пытался открыть дверь.
– Мама? – испуганно позвал Андрей, победив, наконец, замочную скважину и вбежав в квартиру.
В квартире было темно и, как ему показалось, пусто. Будто никто и не жил в ней. Становилось ещё тревожнее.
– Мама! – ещё громче позвал Андрей.
Никто не отвечал.
Он прошел на кухню. Ужин был не тронут. В гостиной тоже никого не было. Вера Борисовна должна была уже откликнутся, даже если спала.
– Мама… – Андрей открыл дверь в комнату Веры Борисовны и увидел силуэт на полу темной комнаты.
Вера Борисовна лежала на полу с телефоном в руках. Она пыталась кому-то позвонить, но, видимо, не успела. Произошло что-то ужасное. Андрей понимал, и от этого становилось только хуже. Включив свет, он сел на колени перед лежащем на полу телом. Что делать, он не знал. Она не дышала, пульса не было, лицо застыло в болезненной гримасе, пальцы казались неестественно скрюченными. Андрей попробовал приподнять маму, но всё её тело будто бы противилось этому. Она казалась тяжелой и холодной, отчего все органы внутри сжимались, отдавая глухой болью где-то в середине груди. Андрей почувствовал, как слезы наворачиваются на его глазах. Он уехал, оставив её одну, он в этом виноват. Прижавшись к остывающей груди матери, Андрей громко зарыдал, поливая слезами шелковую пижаму Веры Борисовны.
Скорая приехала через пятнадцать минут. Все это время Андрей прорыдал на груди у матери, а когда врачи уложили её на носилки, даже не смог с первого раза встать на ноги. Все тело тряслось, казалось ватным, а внутри всё будто бы оборвалось, и весь мир резко потемнел. Врач что-то спрашивал у Андрея, а он лишь пустыми глазами смотрел, как остывающее тело укрывают с головой чем-то черным.
Реанимировать Веру Борисовну не удалось, выяснить причину смерти – тоже, даже время смерти не смогли сказать. Врач, приехавший на вызов, сидел и что-то заполнял, держа на коленях чемодан. Полицейский что-то обсуждал с другим, похожим на полицейского, и время от времени тоже что-то записывал. И только Андрей, медленно опустившись по стене на пол, не понимал, что происходит. Он что-то отвечал на вопросы, не отводил взгляд от прикрытого тела матери и чувствовал, как глубокая тоска охватывает все вокруг.
Врачи, полицейские и ещё кто-то в формах вели себя спокойно, что даже возмущало. Любезно переговаривались между собой, иногда подшучивали, называли закрытое тело мамы трупом. Андрей почему-то понимал, отчего они так себя ведут, но всё равно не мог их за это простить. Осознание смерти родного человека приходило волнами:
Глава 4. Похороны, ссоры и откровения
Прошло три дня. День похорон выдался, как и ожидалось, жарким и душным. С самого утра солнце светило в окна опустевшей квартиры Андрея. С самого утра заходили друзья и знакомые Веры Борисовны, чтобы попрощаться и хоть как-то поддержать её сына. Высокая температура на улице и духота в доме делали гостей злыми и недовольными до такой степени, что тошнило. Лицемерные вздыхания, банальные вопросы «Как же так?» и невыносимо жалостливые взгляды в сторону Андрея. Все это приходилось терпеть, потому что скорее всего так хотела бы мама.
Почти все время он провел на балконе, выкуривая сигареты одну за другой. Видеть кого-то, общаться не хотелось вообще, да и смотреть на лежавшую в гробу маму тоже. Андрей всё ещё винил себя, хотя где-то в глубине души к нему почему-то приходило несвойственное облегчение. День обещал быть непростым, но больше всего он ждал его окончания, чтобы прийти в квартиру и, наконец, остаться одному. Все эти три дня он почти не мог спокойно обдумать случившиеся. То Герман заходил, то сестры мамы – телефон разрывался каждые десять минут от входящих – всем хотелось вызвать на разговор Андрея, вытянуть наверх его эмоции, а он просто молчал. Что-то говорить, жаловаться на ноющую боль в груди ему казалось таким бессмысленным.
Прощальную церемонию на кладбище всем хотелось ускорить. Траурно черные одежды и почти адская жара – как бы ни хотелось, несочетаемые вещи. Все это понимали, но ничего не говорили, будучи тактичными и воспитанными. Место на этом почти забитым могильными плитами кладбище Андрею помог выбить Герман. Через свои связи и знакомства у него даже получилось сэкономить. Важно ли это было для Андрея? Возможно, но не сейчас. Он поблагодарит друга чуть позже, когда сможет все осознать и вернуться к обычной жизни.
Одна из сестер Веры Борисовны вызвалась сказать прощальную речь. Андрей стоял подальше ото всех, как-то обособленно, будто не имел никакого отношения к этой церемонии. Он смотрел на осунувшееся, посеревшее, безжизненное лицо мамы и думал, что уже никогда не свозит её на море, не получит от нее раздражающее смс с пожеланием хорошего дня, что гибискус, возможно, завянет и ужин он уже не приготовит для нее, что некому будет желать доброго утра, и не зачем уже вставать чуть пораньше, чтобы подогреть воду для завтрака. Это все теряло смысл, терялось среди грустных мыслей и вызывало невыносимую горечь.
Сестра тем временем все продолжала говорить, как она любила Веру Борисовну, как всегда хотела ей помочь, но так отказывалась, как сожалеет о скорой кончине родной души. Андрей возмущенно, но еле заметно мотал головой и хотел, чтобы это скорее закончилось. Он придет сюда завтра, и послезавтра придет. И будет приходить каждый день, пока не простит себя за случившееся.
Забитые в крышку гроба гвозди усиливали чувство внутреннего сожаления, но опускание его в могилу и первые горсти земли приносили облегчение. Андрей почти не смотрел на пришедших, хотя понимал, что все, как раз-таки, смотрят на него.