Училка

Терентьева Наталия

— Из четвертого! — проорал Никитос. — Ну, Дубов, ты у меня получишь!

— Слушай, успокойся уже, а? — тряхнула я как следует Никитоса. — Что вы не поделили?

— Они мне не дали на лестницу пройти! Я хотел покачаться на веревочной лестнице!

— Да! — поддакнула Настька, которую Игоряша к этому времени уже высморкал и, как положено, прижал к себе. — Он не виноват!

— Так, все. За драку пиццерия отменяется.

— Не-ет! — взвыл Никитос и, вырвавшись у меня из рук, изо всех сил толкнул большого Дубова. — Из-за тебя

меня в пиццерию не берут!

Я с трудом оттащила Никитоса от мальчишки, который смотрел на нас с Игоряшей исподлобья, но бить Никитоса не стал. Побьет завтра.

— Нюсечка, вот правда, Никитка не виноват, — заныл Игоряша.

Никитос волчонком взглянул на папу. Но ничего не сказал. Не сообразил, что сказать. Вроде с чего бы этому слабому папе защищать такого сильного Никитоса… Но с другой стороны, мама, то есть я, — в гневе, и зря обижаю смельчака.

— Ладно, смелый, смелый, — прижала я к себе его совершенно мокрую голову. — Ты мокрый весь, не чувствуешь? Хочешь заболеть?

— Я не заболею, мам, — твердо ответил Никитос.

И правда, он болеет редко. Редко, но метко. Уж болеет, так болеет. С температурой сорок. Надо сказать, что и нежная, нерешительная Настька болеет не часто. Чаще, чем брат, но гораздо реже, чем остальные дети. Возможно, потому, что я просто ненавижу, когда они заболевают. Ненавижу больше, чем что-либо. Чувствую бессмысленность своего существования на земле. Если все, что я делаю, — зря. А раз мои дети не могут сопротивляться недугам, то все — зря. Поэтому они стараются изо всех сил не болеть, а если уж заболевают, то мужественно лечатся всем, что я заставляю пить, есть, не есть, не пить, делать, промывать, греть, и быстро поправляются.

— Никитушка, — заговорил Игоряша, откашлявшись, — всё можно решить без драки, словами.

— Так я и сказал: «Козел, дай пройти!» А Дубов стал драться! — искренне ответил Никитос.

— А ты бы не дрался, — продолжал увещевать Игоряша. — Ты бы сказал: «Давайте мирно всё решим!»

— Ага, примерно как ты сказал тому хулигану, из-за которого у меня чуть выкидыш не случился, — тихо проговорила я, чтобы прекратить педагогические потуги Игоряши. — А он тебе по башке дал, помнишь? И у меня сумку чуть не отобрал.

Обладающий удивительным звериным слухом Никитос расслышал последние слова и аж подпрыгнул:

— Кто? Кто, мам? Дубов? Вот козел! Я же ему сказал, что он козел! Мало я ему дал!

— Да что тебе этот Дубов дорогу перешел! Никитос! Нет, это старая история, не переживай. Другой хулиган, взрослый.

— А ты отдала ему сумку?

— Нет, конечно. У меня там карта лежала. Тетрадка такая, особая. А в карте было написано, что у меня должны родиться двое малышей. И все про них уже там было, самое главное…

— Что, было написано, что меня зовут Никита Игоревич?

Я засмеялась:

— Да, вот именно так и было написано. Никита Игоревич, гроза всех четвероклассников лучшей гимназическо-коррекционной

школы нашего славного города.

— Что, у нас коррекционная школа? — заволновалась Настька. — Да, мам?

— Если в ней учится Дубов, какая же она?

Игоряша, увидев, что страсти поулеглись, выступил вперед с явно заранее заготовленной речью, которую он никак не мог начать раньше.

— Дорогая Анютонька, — торжественно сказал он, не отпуская Настькиной руки. — Поздравляем тебя с первым рабочим днем! И я приглашаю всех в итальянский ресторан. Там очень вкусно!

— А с кем ты там был? — подыграла я Игоряше.

Он тут же покраснел.

— Ты что, Анюсенька, я… Да я… Просто мне рекламу в ящик положили…

— А вот сказал бы, — я наклонилась к его уху, — что был там с двумя негритянками, я бы ревновать стала.

Игоряша начал глупо смеяться. Я только вздохнула. Ну и поделом мне! За что-то, чего я о себе не знаю. Но точно за что-то поделом. Я вытерла кое-как салфетками мокрую голову Никитосу, напялила ему рваную шапку.

— Шапочка, между прочим, гусар, ой-ёй-ёй сколько стоила!

— Я куплю ему новую! — тут же встрял Игоряша.

— Да нет уж, пусть сидит, зашивает вечером.

— Я?! Я?!! — Никитос от возмущения так широко открыл рот, что у него что-то защемило в скулах. — Ой, щёрт, мам, щелкнуло тут что-то, шломалось… — с трудом проговорил он.

— Ага, сломалось! — Я закрыла и открыла ему несколько раз рот. — Починилось?

— Да! — радостно крикнул Никитос и в прыжке изловчился поцеловать меня в нос.

Я потерла больно ушибленный нос.

— Куртку застегни! Мачо…

Так мы двумя парами — я с пляшущим, гарцующим, рвущимся в разные стороны Никитосом и мирно топающая Настька со счастливым донельзя Игоряшей — и отправились праздновать мою сомнительную победу над Громовским. И вообще. Тринадцатое февраля, в которое у меня есть все — любящий и вечный мой жених, порядочный, чистоплотный, бородатый, чудесные дети — две разные планеты, два огромных мира, новая увлекательная работа, нерваная шуба в морозный день, теплый уютный дом, чистое небо над головой, температура 36,6, давление, гемоглобин — для полетов в космос. Мне лично для ощущения полноты бытия этого хватает. Полноты и радости.

Глава 6

— Рассказывай! — Андрюшка обнял меня и заправил мне за ухо прядку волос. — Ты постриглась, что ли?

— Полысела, от нервных перегрузок. Что рассказывать? Не справляюсь пока. Задавили меня детки сразу.

— Все?

— Нет. Но есть такие… Не знаю, на какой кобыле к ним подъехать.

— А ты не подъезжай, ты объезжай.

— Не получается. Они хотят меня уничтожить.

— А дальше? Зачем им это? Что будет дальше?

— Не уверена, Андрюш, что они так далеко планируют. Что будет… Я уйду, они отпразднуют победу, и придет новая жертва. Они будут ее раздирать на кусочки, сожрут и выбросят.