Училка
Шрифт:
Решено! Они сделали так, как хотела я. Кто-то где-то меня услышал и позвал ту учительницу русского и литературы в частный лицей. И для меня освободил место. А Игоряша еще говорит: «Бога нет! Есть естественный отбор!» По естественному отбору меня забраковали, а по другому, по тайному, — позвали. Иди, Анюта, работай в школу. Ты хорошая девочка, не слишком юная уже, но бодрая, крепкая, живая. И себя найдешь, и детям — чужим — что-то дашь, возможно. И свои будут тут как тут, присмотрены.
— Да, Роза, спасибо, я поняла. Когда приносить документы?
— А сегодня и приноси, что
Я взглянула на часы и на себя в зеркало сбоку на стене.
— Смогу, — подмигнула я своему отражению в зеркале.
Приятно, когда твои проблемы решаются в высших сферах. Зачем только так сейчас все совпало? Чтобы я радовалась и заодно пасла своего маленького и очень активного Никитоса? Или для чего-то другого?
Глава 4
— Мамуль, тебе эта кофточка очень идет! — Настька за завтраком потянулась ко мне и погладила меня по груди. — Очень красиво.
— Ага! — активно согласился Никитос с полным ртом и изо всей силы неловко шлепнул ложкой по каше. — Ой…
— Силушка богатырская, Никитос, да ручки-криворучки! Ай ты, господи…
— Мам, извини, хочешь, я водой тебе замою… — Никитос, сам измазанный кашей до ушей, застыл с полной ложкой.
Я посмотрела на пятно на блузке.
— Да ладно! Я лучше переоденусь. Доедайте.
В своей комнате я быстро скинула нарядную блузку, которую я накануне купила, в стиле своей мамы — с большим односторонним жабо. В мамины времена асимметрии в одежде еще не знали. А сейчас — самая фишка. С одной стороны пусто, с другой — густо — взбитая пена кружев. Глупо и нарядно до безумия. Вот и хорошо, что Никитос не рассчитал и брызнул на меня. Не мое это. Подумав, я и костюм сняла. Надену как-нибудь… На праздник. Я влезла в привычные тугие брючки. Не знаю, мне нравится. Свитер подлиннее, поприличнее, белый, скажем, вот и нормально. Лишнего не видно. А у меня приятное подтянутое ощущение. И в белом я выгляжу мирно и свежо. Вчера убегались на лыжах с малышней и Игоряшей — так румянец на пол-лица. И косметика никакая не нужна. Кстати. Я сняла украшения, которые теперь ни к чему. Вот, всё привычно и нормально. Я волнуюсь, что ли? Ну да. Мне важно, как меня встретят.
— Мам, ты, главное, запомни, как их зовут. Поняла? — напутствовал меня Никитос. — А то у нас училка по английскому никого не зна…
— Учительница, Никита, а не училка.
— Ну да. Вот она… а-а-а… — Никитос, прыгавший на одной ноге, не удержался и упал в сугроб. И стал тут же громко хохотать, совершенно не собираясь вставать.
— Никита!
— Мам, он так и в классе хохочет, а Юлия Игоревна плачет, — сообщила мне Настька.
— Плачет? Отчего?
— Не знаю. От горя, наверно.
Я рывком за шкирку подняла Никитоса и стала отряхивать с него снег.
— Мам, плохо в темноте ходить в школу, правда?
— Правда. — Я поправила шапку Настьке, уцепившейся за мой карман. — Карман мне не оторви, за руку держись. Никитос, имей в виду, если ты не перестанешь Юлию Игоревну доводить, я тебя в другую школу переведу.
— В коррекционную? Я — за! Там уроков не задают. Ой, мам,
— Мам, он вчера на уроке один зуб себе вынул. И хотел еще Колянычу вынуть. Но Юлия Игоревна не разрешила.
— Насть…
Я не знала, что сказать. С одной стороны, я должна все это знать. С другой — получается, что Настька сейчас ябедничает на своего собственного брата.
— Так, знаете, люди, я вообще-то волнуюсь. Я первый день иду на работу. Хорош меня теребить по пустякам. Зуб свой оставь в покое, а ты, Настя… — Я взглянула на доверчиво хлопающую глазами Настьку.
Вот ведь слышит мой недовольный голос, а все равно смотрит доверчиво и нежно. А я, мать-сволочь, — за сына, потому что мне так природа велела. Любить сына. Когда-то он станет последним мужчиной, которому я захочу нравиться. Да и сейчас, собственно, единственный.
Я не стала ругать Настьку, переложила оба портфеля в одну руку и другой взяла ее замерзшую ладошку.
— Где твои варежки?
— Вчера промокли. Я их сушить положила…
— Ясно. Ты справилась с математикой? Я даже не проверила.
— Справилась! — радостно улыбнулась Настька. — У меня тоже зуб шатается, мам. Только я не дам Никитосу его вырывать.
— Хорошо.
Моя милая девочка, она давно привыкла к тому, что ее слушают только тогда, когда Никитос наконец наорется и замолчит, передыхая.
— А, да, вот, мам! — Никитос шел и стучал меня по руке до тех пор, пока я не посмотрела на него. — Мам, мам, мам! Я же чуть не забыл тебе сказать! Вот наша училка по английскому…
— Учительница! — теперь уже Настька поправила его и тут же полетела в снег.
— Все, народ, как хотите. Вы играйте, а я пошла. — Нагруженная их стопудовыми чемоданами с учебниками, я быстро направилась вперед.
— Ма-ам! — завыл Никитос за двоих. — Подожди! Я же не спросил вчера самое главное!
— Что?
— А ведь правда, что Воробьевы горы в честь Воробьевых названы? Значит, в честь меня и Настьки? Я сказал, а Юлия Игоревна долго ругалась… Она сказала, что у меня… м-м-м… как это… Насть, как это слово?
— Псевдомафия! — сказала Настька, наконец догнав меня и снова уцепившись за карман.
Я засмеялась.
— Псевдомафия… Что это?
— Ну или… какая-то веломафия…
— Мания величия, что ли?
— Да, да, мания! Представляешь, мам?
— Всё, побежали! Держитесь оба за меня и больше не падайте, пожалуйста!
Хорошо иметь ребенка, а двоих — еще лучше. Комплект девочка-мальчик сильно добавляет к полноте бытия. Не знаю, что я скажу потом, когда они вырастут. Но пока мне кажется, что именно как-то так и должно всё быть.
— Здравствуйте, меня зовут Анна Леонидовна. Садитесь, пожалуйста.
Я смотрела на детей. Дети они или уже не дети? Одиннадцатый класс. Не думала, что именно с таких учеников начнется моя жизнь и работа в школе. Мне сказали, что это экспериментальный класс — русский и литература у них в полном объеме, не делятся по профилям. Делится история и физика. Сейчас передо мной сидел весь одиннадцатый.