Учите меня, кузнецы (сказы)
Шрифт:
Три дня скрипела Старая Береза, три дня срамила и укоряла Задириху с Неспустихой, а Зверь Лесной все глубже и глубже уходил в землю. Ноги у него стали подламываться, тело дрожало, из безответных намученных глаз сочились слезы. Это они наделали на серой морде темных дорожек. На виду у всего светлого леса погибал лютой смертью красавец Зверь. Вот он зашатался, зашатался — сейчас рухнет, но взял откуда-то силы и опять бьется, опять изворачивается, подпрыгивает, упирается, тянется, Ворон любит падаль. А есть же какое-никакое и у ворона сердце. Поглядел он, в каких муках, с какой силой и упрямством борется Лесной Зверь за
— А и в самом деле… — сказал он Старой Березе. — Чем без толку скрипеть, поклонилась бы ты Ветру-Полесовщику.
Старая только и ждала какой-нибудь подсказки. Поклонилась она на все четыре стороны и заголосила:
Уж ты Ветер Полесовщик, да тугая грудь! Как зовет тебя Береза Старая, Злое дело на моих глазах свершается: Погибает, умирает добрый Зверь Лесной!Услыхал Ветер-Полесовщик Старой Березы жалобу — вихрем налетел! Теребнул за макушку дерева высокие, поклонил дерева малые, подогнул крылья ворону и закричал громким голосом:
— Кто в лесах озорует? Кто в светлых вольничает?!
Указала ему Старая Береза на Задириху с Неспустихой, на Зверя Лесного.
— Твори волю свою, — говорит.
Задумался Ветер-Полесовщик. Думал, думал, потом взвился над Старой Березой, выбрал место, где у нее лист погуще, забрался туда, шепчет:
Если корни им повыверну — Падать им не врозь, падать рядышком, Худу быть тогда неминучему: Свалят с ног они Зверя слабого… Видно, так на роду ему писано: Смерть принять свою между двух берез.Ворон в это время вглядывался зоркими своими глазами в глубь светлого леса. Идет там кто-то маленький, ни топора, ни ружья у него, ни копья, ни рогатки — один котелок в руке. В котелке — горбушка хлеба и ягоды. Взвился ворон и полетел ему навстречу. Тут и услышал черный, что мальчик ищет Сказку. И закричал он тогда маленькому человеку: «Иди прямо!»
Увидел Ермек Зверя Лесного, подумал, что это стоит чья-нибудь лошадь. А где лошадь — там и люди. Это Ермек точно знал. Чуть не бегом побежал… Зверь хоть и полузамученный стоял, хоть сами собой закрывались глаза, но, когда услышал чьи-то шаги, заводил длинными чуткими ушами, насторожился. Тут и увидел Ермек серебряное его ушко. Через минуту он гладил и целовал горбатую лосиную морду, наговаривал радостные ласковые слова:
— Кырмурынушко! Ты нашелся! Я нашел тебя… Дедушка обрадуется, ребята обрадуются!.. Пойдем домой, Кырмурын?!
Лось в ответ слабо застонал и опять закрыл глаза. Обошел Ермек вокруг, и хоть небольшой был у него в голове умишко, да человеческий… И маленький умишко обмозговал: чем выше стволы от земли поднимаются, тем дальше друг от друга уходят. Шире там делается, просторней… Если натаскать Кырмурыну под копыта сучьев — выше поднимет Кырмурын свою шею. Не удержать тогда его Задирихе с Неспустихой.
Не причитал, как Старая Береза, не оправдывался, как Ветер-Полесовщик, — скинул он сапоги, которыми до кровяных мозолей
Привалился он тогда назябшей спинкой к теплому мохнатому брюшку Кырмурына и сладко уснул.
…Старая Береза рано просыпается. Последние дни она первым делом не на солнышко, а на землю глядит. Вот и сегодня… «Куда подевался Зверь Лесной?» Щурилась, щурилась она листиками — не видать Зверя! Тогда окрест себя поглядела Береза. Поглядела и обрадовалась: вон он идет, шагает, притаптывает росистые травы острыми копытами. Не кручинься, светлый лес! Отдохнул он, сил поднакопил — мальчику вприпрыжку за ним поспевать приходится. Голенища сапог под мышкой зажал, дедушкин котелок в руке несет.
— Куда мы идем, Кырмурын? — спрашивает он у лося. — Домой идем, да? Ты знаешь дорогу, да? У меня дома сахару много… молока тебе дам.
Смекает маленький: дружба, мол, дружбой, а подсластить нелишне.
Только не домой ведет его Кырмурын. Он идет к лесному озерку — хочет пить. От озерка пар курится, в осоках утки крякают… Бегом кинулся Кырмурын к воде. Заскворчало, замурлыкало под его губами озерко, Ермеку видно, как перекатываются по лосиному горлу тугие быстрые кольца. Глоток — кольцо, глоток — кольцо…
«Надо и мне попить», — догадался Ермек и полез с котелком в воду. Кырмурын приподнял морду и шумно вздохнул. Осочка даже зашевелилась. С мокрых длинных губ роняются в озерко звонкие капли. Глядится в воду. Его ли обличье отражается? После такой передряги любой не сразу себя признает. Удостоверился — опять пьет. После третьего приема выходит он на бережок и тянется к Ермеку мокрой сопаткой.
— Хлеба хочешь? Сейчас дам…
Вытряс Ермек из голенища початую вчерашнюю горбушку, разломил се на две части — большую поднес Кырмурыну:
— Ешь, да пойдем домой! Дома у нас много хлеба! К дедушке Галиму пойдем.
Сжевал Кырмурын свою немудрящую пайку и пошагал. Куда он направил свои копыта — кто знает, а только, думается, напомнила ему хлебная корочка людские дымки. А за дымками мудрено ли про сахар вспомнить, про овсянку, про теплое молочко. Может быть, и вывел бы он своего маленького спасителя к дому. И лепетал бы им вслед светлый лес:
«Смотрите! Смотрите! Мальчик нашел Сказку».
И славная была бы это сказка! Сами судите… Сидит с белой, как лебяжье крылышко, бородой дедушка Ермек. Ему, аксакалу, не пять лет, а семьдесят пять! Или больше даже… Возле — внуки-правнуки — узкие глазки. И рассказывает им дедушка, как вывел его, маленького заблудяшку, из незнакомых лесов добрый горбоносый рогатый зверь с серебряным листочком на ушке.