Учите меня, кузнецы (сказы)
Шрифт:
Заподсвистывал Филька Чалушку.
К полудню этих суток вышел Ермек к животноводческому отгону и сразу к колоде с водой припал. Одна черная макушка виднеется. Тут и заметила его дежурная доярка Фрося Калмагорова. Подбежала, подхватила его на руки.
— Дикуша ты моя маленькая!.. — прижимает его к груди. — Черноглазик мой скуластенький… Зачем ты из колоды?.. Пойдем, пойдем, я тебя молочком напою!
В это время и выехала из лесов копновозная конница Васи Волкова. Вот он сам на верном своем Серке — до ржавого цвета загорелый,
— Ермешик! Живой?
И Ермек узнал Васю. Не один раз бригадир бывал у них в поселке. Чай с дедушкой Галимом пил.
С радостными глазенками тянет Ермек к седлу руки.
— Вася! Вася! — твердит.
…На Горелом болоте человек побольше сотни густой цепью прочесывали кочкарник. Поближе к середине, где никогда не высыхала вода, рос камыш, краснели початки пуховок, цепь смыкалась и люди шли, ухватившись за руки. Самое глухое место. Рогозинник, моховая ряска, осока, камыш. Перед цепью это болотное буйство стеной стояло, но сделают люди шаг вперед, и полегает оно, смятое, потоптанное, придавленное.
В последних перед болотом лесках Вася на минутку остановился и пересадил Ермека с луки седла к себе за спину. Это чтобы не сразу его заметили с болота, чтоб взять вдруг да и показать всем эту диковинную птаху. Так, чтобы не горело, не дымило, а припекло.
«Ээ-э, да тут и из центральной усадьбы народ», — заприглядывался к цепи Вася. Вот шагает конторская техничка тетя Даша. Ее держит за пальцы пионерский барабанщик Володька Бородин. Штрек Иосиф Иосифович… Старичок. Поволжский немец. Шофер Вася Черненький в цепи… Этот целый косяк ребятишек ведет. Казашата, русские… Матери тоже вперемешку. И цыган Гриша Кучеров тут. И молдаванка Василина. Понятно! Эти не только по болоту — по дорогам рука в руке ходят.
— Погляди-ка, Ермек, что ты натворил, — сделал Вася из локтя створочку. — Погляди! Половину республик на Горелое болото вывел!
Цепь выходила на чистое место.
— Ну, держись, Ермешик! Сейчас мы их по заячьему следу да на медведя… Снег на голову…
Вскинул Вася Ермека у себя над головой: «Не золотой пудовый самородок у меня к седлу приторочен…»
Сломалась цепь, разлетелась по звенышку: крики, ахи, ребячья визготня, свист.
Потеснили Васину конницу, живым тугим кольцом сомкнулись вокруг Серка.
Чья-то ребячья глоточка не выдержала: «Урра! — заголосила. — Нашелся!» Что за догадливая глоточка!
— Ура-а-а! — подхватило все живое вокруг.
Целовались русские и казахские матери, мокрыми щеками прижимались друг к другу; взмывали в небо ребячьи фуражки: «Урра-а-а!»
— Зачем же ты от ребят ушел? — стал допытываться у Ермека Галим.
— Я от них не уходил. Я только с зайчиком хотел поговорить.
— С каким зайчиком?
— А который лепешки мне пек, ягоды присылал… Ты забыл разве?
— И ты пошел его разыскивать?
— Я кустик смородины
Дед Галим руками всплеснул:
— Глупый ты, глупый! Да разве зайцы разговаривают? Разве умеют они печь лепешки? Ведь я тебе вместо сказки это рассказывал!..
— Я Кырмурына находил. Еще одно чудное дело!
Рассказал Ермек, как таскал он под Кырмурыновы копыта сучья, как пили-ели они, как выстрелил по ним неведомый человек.
Дед Галим сомневается:
— Не в грозу ли это тебе приснилось?
— Это утром было. Кырмурыну ушко отстрелили, с листочком которое…
— А кто стрелял?
— Дяденька на лошади стрелял.
— Какой из себя?
— С ружьем.
— А лошадь какой масти?
— Не помню. Я испугался.
Допытывали, допытывали его — никакой приметы парнишка не помнит.
«Дяденька. С ружьем… На лошади…» — вот и весь его разговор.
В поселок между тем все прибывал народ. Целыми поисковыми машинами подъезжали. Прослышали, что разыскался мальчик, ну и как же не взглянуть на него? Хозяева поселка в этот промежуток успели заложить в котлы полдюжины баранов, и бывалые носы за километр определяли — жарким дело пахнет.
Выходил на народ по-прежнему приветливый улыбчивый Галим Бакенович. Вместе с Ермековым отцом они обносили знакомых и незнакомых мужчин и женщин пиалушками с вином. Бабушка Асья и другие казашки разносили подносы с дымящейся бараниной, Ермекова мать Жамиля вскрывала маленьким топориком ящики конфет и печенья.
— Кушайте, дети, — приглашала она ребят.
…Филька огляделся и спешился.
Перед ним на траве валялись Ермековы сапоги, котелок и Кырмурыново ушко.
«Куда бы спрятать? — заторопился он. — Ага… в муравейник!» Прикладом ружья он разворотил муравьиную кучу и кинул туда сапоги и котелок. С ухом он несколько задержался. Листок рассматривал.
— Прихораниваешь, значит?.. — отделился от белесого ствола Берестышко.
Филька схватил ружье.
— Брось! — скомандовал Берестышко и взвел курки.
Бледный Филька тяжело дышал, затравленно озирался. Страхом и ненавистью горели его глаза…
— Бросай оружье!! — еще раз приказал Фильке Берестышко.
Их разделяли какие-нибудь пять шагов.
— На! — протянул ему Филька свое ружье. Не прицеливаясь, с вытянутых рук, в упор выстрелил в Берестышку.
Вилюшками, заячьими скидками бежал Казненный Нос к лошади.
Раненый Берестышко целился. Картечь пришлась по Чалушке. Окровавленная, с седлом на боку, примчалась она на полевой стан.
Через полтора часа по ее кровавым следам нашли Берестышку.
Он был еще в памяти: «…У закона ружье всегда на секунду позже стреляет… Бороду сбреет, усы сбреет — ноздрю никуда не девает. Для уголовного розыска собачка старалась…»
— Сена на телегу, и моментом сюда! — распорядился Вася Волков.
Сережа Куроптев поскакал на стан.
— Нашли парнишку? — спросил Берестышко.