Учите меня, кузнецы (сказы)
Шрифт:
— Нет, — Антошка отвечает. — Я на политподготовке, да вот популярную книжечку разыскал… Отсюда почерпнул…
— Тогда я к вам больше вопросов не имею, — Дымок говорит. — Политподготовку я тоже проходил. Без пригласительного билета даже…
Заявил так — и к выходу. За ним старушек божьих несколько. Антошка забегал: концерт, мол, православные, еще будет, а они: «Спасибо, сынок. Насмотрелись».
До Антонова начальства эта история дошла.
— Я, — поясняет Антошка, — не начетчик какой, а зенитчик. Мое дело — ориентир солнце, на два лаптя вправо, бе-е-глы-ы-ым!.. — На одном только стоит,
— Какого парнишку?! — встревожилось начальство.
— Подсобником у него, Невидимка. Огурцы воровал…
Ну, у Антона коротко все. Я вам поподробней.
Этому Невидимке, ввиду переезда родителей, одна свободная зима выпала. Не учился — баклуши бил. На другую зиму опять переезд. Учителя сменились, пропуск у него образовался. Парнишка и расклеился. Прилениваться начал. Первые годы, верно, переползал из класса в класс, а потом и застревать начал. В школе — улита, а на улице — первый прокурат. В огород к кому забраться, из чужих мордушек карасей вытрясти — это он, поискать умельца. Отец разъездным механиком работал, мать — телефонисткой, догляду нужного за ним нет. «Невидимка» — себе прозвище дал. Так, значит, свое шкодничество оборудует — ни одна душа… На плесах проказит — медная трубка при себе. На случай, если в воде придется отсиживаться. В огородах ужом-ежом совьется, проползет — поискать, говорю, разведчика. Ни чистый, ни грязный ходит, как жучок, загорелый, нос облупленный, глаза — бесенята, ватажка за ним неотступно следует. И вот наметилось этому Невидимке к Прохору Суковых в огуречник забраться. Наши сибирячата, хоть и поменьше, а отговаривают командующего:
— Не надо, Бориска… Дяденька этот быстроногий, волчий охотник, хитрый!
Приезжие тоже остерегают.
Не послушался. Ватажка за частоколом прячется, а он — в гряды. Сколько-то огурцов спровадил за пазуху и попмался. В волчий капкан ступил. От капкана, от дужки, звонок к Прохоровой кровати был проведен. Когда рванулась дужка, ему подъем и сыграло. Определил он, какой зверь в гряды наведался, кричит жене:
— Давай, Марья, двустволку! К нам волк в капкан попался. Достреливать сейчас будем!..
— Где ты его видишь? — та подыгрывает.
— А вон между гряд сидит… Вон!
— Ой, батюшки. А глазищи-то как горят! — ужасается Прохориха.
— И зубами клацает, — подсказывает Прохор.
А Невидимка и в самом деле клацает.
— Сейчас я его с обоих стволов полысну, — Прохор проектирует.
— Да бей перво с одного… — Прохориха советует. — Во-первых, шкура целей, а во-вторых, пешней добьем.
— Д-дяденька, н-не стреляй! — заверещал Невидимка. — Я не волк… Я — Бориска Курочкин…
— А зачем ты, Бориска Курочкин, здесь очутился?
— Огу-у-урцы ворова-а-ал.
— Дело! — протянул Прохор, — Пойдем, когда так, в казенку, добрый молодец. Пересидишь до утра…
Капкан, хоть он тряпьем был обмотан — «ноги бы не перешшолкало варначатам», — Прохор с Невидимки все же снял. Пожалел. В остальном же — под замок кладовку запечатал и даже фуфаечки под бок не бросил. А утром подогнал телегу, на которой известку возил, в волчью «обувку»
У всех на виду Невидимка.
— Ай, варвары же вы, сибиряки! — качает головой Дымок. — За несчастный огуречик дитенка так истязуете! А кто же из нас яблоков не крал?
— Я не крал, — Прохор говорит. — У нас ведь цитрус — огурец. А кроме того, я не первого таким макаром воспитываю… Люди потом получаются.
У Невидимки дома скандал. Мать к отцу приступает:
— Говорила тебе — надо его в пионерские лагеря отправить!
— В награду за второгодничество?.. — бухтит отец.
— Он голенастый у нас, он малокровный у нас… На днях футболом в нос попало — кровинки не высеклось…
— Ценный, значит, нос, — повеселел механик. — А что голенастый, говоришь, — стать у них, тринадцатилетних, такая. Самые журавлики… Работать его надо, чертенка, заставить! На прополку его!..
А вечером к ним зашел Дымок.
— На однолетках сейчас нехорошо ему быть, — говорит. — Просмешки пойдут, да и самому пареньку совестно… Давайте его мне.
Стал Невидимка у Дымка подсобником. Заберутся вдвоем в дом, и вся тут бригада.
Вот Антоново начальство и затревожилось. С одной стороны, по Антошкиным словам, неизвестно, какой масти «трясун», а с другой — молодая душа на ущербе. Что может получиться? Нехорошо может…
А Антон знай нагнетает:
— Таких сам Емельян Ярославский от суеверства не отрекет.
Походит, походит и опять:
— Копыта откину, а разоблачу! С катушек собьюсь!
Ну и, конечно, упоминает, что на три метра в землю видит.
А заведующий отделом культуры — Помпей Помпеич он имя-отчество носил — такая перина по комплекции был: на один вздох две лошадиные силы тратил. Вот ему, значит, до некоторой степени и приятно, что кадры у него такие… Ну, настырные, зоркие, юркие. «Он, может, от своей живости и беседу запорол, — думает. — Потом опыта нет, — размышляет. — А парень — колобок! Живчик парень!»
— Ладно, — говорит, — наблюдай там пока… А вскорости я сам подъеду.
В уборочную и подъехал. Уполномоченным от района к нам был назначен. Ну, совхоз большой, обязательства взяты высокие, директив много, а тут еще погода гадит — он даже похудел несколько. Впрочем, чтобы нашего директора, извечного хлебороба, заставить семенное зерно сдавать — тут, я думаю, не один Помпей похудел. Дар речи все-таки надо было иметь… Получилось как? Квитанции от Заготзерно авансом взяли, а в бункерах пусто. Была одно время такая система. Только когда приказал наш Петро Васильевич, со всякими матерками, семенные амбары выгружать, тогда только вспомнил Помпей про свои прямые обязанности: «Посмотреть, однако, что за старик».
Ну, поздоровался. Недокладенную печь пошлепал. Про свод, под, дымоход кое-что разведал, обогревательными оборотами поинтересовался. А когда этот разговор иссяк, спрашивает:
— Вы, папаша, как пожилой человек, не смогли бы пояснить…
— Что изволите? — отозвался Дымок со стремянки.
— Непонятное мне место есть в Библии, в самых заповедях… «Не убий», «Не укради» — это ясно. Это даже в уголовном кодексе подчеркнуто… А вот как понимать «Не вари козленка в молоке его матери» — ума не дам.