Учитель для канарейки
Шрифт:
— Сейчас это неважно. Где Гарнье?
Он показал. Создатель могильной плиты Бизе и Парижской оперы был похоронен в обширной гробнице, до которой от могилы композитора «Кармен» не было и пятнадцати шагов. В белом граните было вырезано одно слово:
Гарнье
Я осторожно огляделся.
— Так, дорогой Понелль, мне придется снова просить вас о снисхождении, — успокаивающе произнес я, эффектно вынимая из-под пальто лом. Он вытаращил глаза — про лом он уже успел забыть.
— И что вы собираетесь с ним делать?
— Я собираюсь
Больше я ничего не успел сказать. Бедняга Понелль подпрыгнул, подобно испуганной газели, и попытался броситься прочь, мимо меня. Я крепко ухватил его за отворот пальто, с мягким стуком уронив инструмент в мокрую траву.
— Понелль…
— Это немыслимо!
— Понелль!
— Это чудовищно! И неоправданно!
— Все, что мне от вас нужно — чтобы вы идентифицировали труп.
— Что?
Я повторил.
— Это же дикость! Он умер два года назад!
— Не думаю, — он удивленно взглянул на меня. — Я полагаю, Дедал так и сидит в центре своего лабиринта.
— Я не понимаю, о чем вы говорите. Нас арестуют и приговорят…
— Понелль, выслушайте меня. Никто нас не арестует. Завтра вечером мы оба, в сухой одежде, будем сидеть на своих обычных местах в оркестре и играть на гала-представлении в Опере. А сейчас вы должны делать то, что я говорю. Это распоряжение полиции, — напомнил я, чтобы подбодрить его.
Он тоскливо вздохнул, но остался стоять рядом со мной, наблюдая, как я поднимаю свой инструмент, и молча держал фонарь, пока я вскрывал дверь склепа. Это было нетрудно: замок там висел больше для украшения. С протестующим стоном он поддался моим увещеваниям, после чего послышался приглушенный стук. Поманив скрипача за собой, я вошел в склеп.
Внутри было еще холоднее, но хотя бы сухо, склеп затянула паутина и неприветливая плесень. Нас окружали шесть саркофагов клана Гарнье. Архитектор находился в среднем в правом ряду, о чем лаконично известила нас латунная табличка, окислившаяся до унылой зелени.
— Поднимите фонарь повыше.
Он безмолвно подчинился. Удары лома, сбивающего железные петли и застежки, породили в маленьком помещение громовое эхо.
— Mon Dieu, Mon Dieu. Это же варварство, — не выдержал честный парень. Несмотря на отвращение, мои действия увлекали его. К счастью, он был неисправимо любопытен.
— А что вы говорили о Дедале? Кто такой Дедал?
— Давным давно, еще до начала письменной истории, Критом правил царь Минос, — объяснил я, поворачивая окоченевшими пальцами замерзшие винты. — Брат его жены был чудовищем, получеловеком, полубыком, и звали его Минотавр.
— А нельзя ли ближе к делу?
— Я к тому и веду. Жена царя любила своего ужасного брата и не желала, чтобы его предали смерти. И тогда царь нанял команду архитекторов и поручил им построить лабиринт, чтобы посадить туда чудовище, и оно осталось бы в живых и не причиняло вреда окружающим. Дедал был главным архитектором.
Я продолжал работать, а он молча обдумал мои слова, стоя у меня за спиной.
— Вы думаете, что
— Я в этом уверен, — я толкнул крышку саркофага и услышал зловещий треск. Понелль испуганно придвинулся ко мне поближе. — Ну-ка, помогите мне сдвинуть эту штуку.
Вместе мы столкнули крышку.
— Посветите туда и скажите мне, что вы видите.
— Я не могу.
— Вы должны.
Он протиснулся мимо меня с внезапной решимостью, которой я от него и не ожидал, и встал на саркофаг пониже, чтобы заглянуть сверху. Я услышал жуткий вздох, а потом он отшатнулся, едва не приложив фонарь о каменную стену, заходясь страшным сухим кашлем.
— Это он!
— Откуда вы знаете?
— Говорю вам, это он! Сами смотрите! Ах, mon Dieu! — и Понелль снова закашлялся, прикрывая рот и ноздри носовым платком. Он привалился к стене, а я взял фонарь и залез на нижний саркофаг.
Не буду останавливаться на зрелище, которое предстало моим глазам, хотя оно способно было вызвать frisson [58] даже у такого закаленного моряка, как я. В гробу находились останки высокого человека, переживавшие страшнейший период разложения, черты были совершенно неопределимы. Но Понелль не ошибся — личность умершего удостоверяли пышные рыжие волосы, продолжавшие расти и после смерти Гарнье. С таким цветом архитектор вполне мог войти в Союз рыжих [59] .
Дрожь (фр.) — прим. пер.
См. «Союз рыжих».
Я тяжело соступил вниз, в ужасе зажмурившись.
— Это непостижимо.
— Что непостижимо? Что человек лежит в своем собственном гробу? Можем мы, наконец, убраться отсюда?
— Минутку, — я не мог собраться с мыслями, Уотсон. Я был настолько уверен! Разум, основное орудие моей профессии, на которое я так привык полагаться, ставшее, что, вероятно, простительно, предметом моего тщеславия, внезапно подвело меня! В оцепенении опустился я на пол склепа, не обращая внимания на холодный камень подо мной. По привычке я заговорил вслух, чтобы лучше прояснить собственные идеи.
— Нужно исключать невозможное! Так ориентироваться в подземельях этого здания способен только тот, кто сам проектировал его. Только так можно объяснить его абсолютное и невероятное господство в Опере. Он специально спроектировал ее особым образом, учитывая свои необычные нужды.
Понелль посмотрел на меня странным взглядом, опустившись на корточки у противоположной стены.
— И это — ваша теория?
— У вас есть лучше? — с горечью парировал я. Он продолжал смотреть на меня. — Так что?