Учитель для канарейки
Шрифт:
И вновь за музыкой последовала тишина. Но в этот раз одинокий крик «Браво!» опередил общий отклик всего на какую-то долю секунды. Со своего места я видел, как весь зал разом вскочил с мест, словно выброшенный катапультой. Кристин Дааэ снова переживала триумф, и на этот раз никто не помогал ей, все сделали ее собственное мастерство, способности и вкус.
Она вышла на авансцену, так что нам, сидящим в яме, стало ее видно, и отдала должное Леру и оркестру грациозным мановением руки. Она стояла, словно в ошеломлении, и низко кланялась публике, слегка сжимая плечи под дождем цветов, сыпавшихся на нее со всем сторон и громом воплей «Encore!», раскатывавшихся по залу.
А
Аплодисменты, готовые, казалось бы, продолжаться вечно, быстро стихли, и зазвучали тревожные вскрики. Гостям живо припомнились ужасные события, произошедшие совсем недавно в этом же самом здании, отчего паника среди ослепленных темнотой зрителей только усилилась.
В тот миг, когда погас свет, я снова вскочил. Я определенно расслышал в общем шуме отдельный крик.
Свет зажегся так же резко и неожиданно, как и потух. Хотя и казалось, что прошла вечность, это краткое затмение, должно быть, продлилось не долее четырех секунд. Но и этого оказалось довольно.
Кристин Дааэ исчезла. Осталась от нее только корзинка, которую она держала на руке. Корзинка стояла сама по себе, посреди огромной пустой сцены — безмолвным предвестником нового несчастья.
Но какая дерзость! Какая наглость, Уотсон! Что за coup de th'e^atre! [68] Он великолепно пел перед тремя тысячами людей, словно бы приглашая арестовать, или хотя бы опознать его, а потом, добавив к пощечине оскорбление, он взял и похитил ее у публики из-под носа (и я уж лучше промолчу о носах полицейского контингента)! Я не мог не восхищаться им, хотя и проклинал свою полнейшую беспомощность перед лицом этого гения, не имеющего лица, этого вездесущего Никто.
Неожиданная развязка (фр.) — прим. пер.
Но я понимал, что другого шанса у меня не будет. Зверь поднят [69] , и если я не начну охоту в это самое мгновенье, моя добыча уйдет в нору навсегда, да еще прихватит с собой Кристин Дааэ.
У меня не было иллюзий, что, подобно Персефоне, она когда-нибудь вернется в мир живых. Мои скованные страхом конечности внезапно освободились, и я рванулся к двери оркестровой ямы, так что полицейские от неожиданности расступились передо мной. Я слышал за спиной их изумленные вопли, но не замедлил шага.
Эта охотничья фраза, которую долгое время ассоциировали с Холмсом, на самом деле, — цитата из «Генриха V»: «Что ж, снова ринемся, друзья, в пролом!» и т. д.
Снова бросился я по коридору к гримерной Кристин, служившей, как я понял теперь, той границей, которую я искал с самого начала расследования. Вбежав в маленькую комнату, я запер дверь и сунул ключ в карман. Снаружи доносился тяжелый топот и возбужденные голоса моих преследователей.
Я подавил все ненужные мысли, концентрируя сознание на одной цели — найти потайную дверь или панель, через которую прошли Ноубоди и Пьеро за мгновенья до того, как я догнал их. Я успел заметить лишь круговерть вращающихся зеркал, но и того краткого взгляда было мне достаточно. На дверь гримерной обрушился град ударов, а я ощупывал зеркальные стены, нажимал и давил тут и там,
И в последнее мгновенье мои усилия были вознаграждены. Один угол зеркальной панели поддался моей ищущей руке, и с низким рокотом пришел в движение незримый противовес с другой стороны стены. Не раздумывая о том, как придется возвращаться, я бросился в потайной проем, а панель, провернувшись на оси, захлопнулась за мной. Я нагнулся, уперев ладони в колени, восстанавливая дыханье, слушая, как разламывается дверь гримерной менее, чем в десяти шагах от того места, где я стоял. За треском ломающегося дерева последовали изумленные возгласы преследователей, пребывавших в уверенности, что я нахожусь в комнате. Растерянные голоса пытались связать запертую дверь с моим исчезновением. Как я и предполагал, один из споривших, поумнее остальных, предположил, что я запер ее снаружи и сбежал, предоставив им ломать дверь и выиграв тем самым время. Эту теорию быстро приняли, и гончие убрались восвояси, так что я мог спокойно осмотреться и изучить окружающую обстановку.
И теперь я нашел то, что искал, когда меня арестовали. Не фальшивый, а истинный вход в нору Белого кролика, королевство в королевстве, некую смежную вселенную, существовавшую среди остальных подземелий Оперы, и все же сохранявшую обособленность и неприкосновенность, нарушаемые лишь по капризу ее создателя. Гримерная Кристин служила связным пунктом между двумя мирами. Возможно, имелись и другие, но мне достаточно было и одного: теперь мне, наконец-то, открыт был путь к поразительному творению Ноубоди, к его почти неприступной сети переходов и дверей, спусков, лестниц, тоннелей, мостов и подмостков. У меня не было нити, которую я мог разматывать по пути, направлял меня только инстинкт, нашептывавший, что мне следует все время двигаться вниз. Спускайся! Стремись вниз, подобно капельке воды! Если сомневаешься — спускайся! Единственной подсказкой мне служили огарки свечей, расположенные в стратегически важных местах, которые беглец использовал, чтобы находить дорогу: некоторые еще горели, другие еще сохраняли тепло. Ощупывая те места, где находились свечи, я неизменно обнаруживал густые потеки застывшего воска. Этот человек годами совершенствовал свое укромное убежище, и множество свечей оплыли здесь за это время.
Я присвоил один из огарков для своих собственных нужд и стал нащупывать путь при его слабом огоньке, мне нечем было прикрыть руку, горячий воск обжигал мне пальцы и застывал на них. Я слышал разные звуки, таинственное эхо, капанье воды, отдаленную поступь, но надо мной она звучала, или подо мной — я уже не знал. Двигался я, в основном, по подмосткам и деревянным галереям, пересекавшим обширные пустые пространства. Иногда у них имелись разнообразные перила, иногда их не было. Хуже, что они сильно раскачивались подо мной.
В отдалении я различил два движущихся огня и как будто услышал голоса. Я стал осторожно красться вперед, пугаясь каждой скрипучей доски под ногой. Из-за штабеля деревянных досок я разглядел Каллиопу, огромную газопроводную машину, с помощью которой контролировалось все освещение Дворца Гарнье. Вот и нашлась вторая пограничная точка между миром, который я стал определять про себя, как мир реальности, и этим его извращенным подобием.
В каких-то дюймах от меня вовсю трудилась полиция, они только что, к своему изумлению, обнаружили три трупа — бедняг, работавших с рубильниками и шкалами осветительной панели, отправленных в лучший мир маньяком.