Учитель Истории
Шрифт:
«Еще как!», — подумал я, охваченный всеобщим азартом.
Пришло и моё время доказать, что этот город что-то для меня да значит.
Стрельба все нарастала. Мы всей толпой ворвались в соседний двор и практически нос к носу столкнулись с громобоями. Их было примерно столько же, сколько и нас, но они были рассредоточены и слишком заняты перестрелкой с пришлыми, что засели на детской площадке. Людской поток подхватывал их одного за другим, словно беспомощные щепки в весеннюю распутицу. Спрятанные под масками лица, раззявленные кричащие рты, черные куртки с белыми крестами на груди — все это перемешалось, перемололось. Стрельба тут же практически смолкла, началась рукопашная. Состав оружия примерно одинаковый с обоих сторон: биты, дубинки, железные прутья, ножи… Я не лез в эту жуткую кашу, благоразумно держась в стороне, а когда
— Еще отряд! — проорал командир, и мне пришлось подхватывать с земли уже кем-то брошенный пистолет.
Теперь громобоев было больше сотни, и нападали они, а не мы. Но и к нам подоспело подкрепление: подтянулись остатки «блокадного кольца», вышли из укрытий пришлые. Я увидел Хасамеева, и он удивленно кивнул мне, признав. Дальше начался ад. Взрослые и юные, студенты и школьники, громобои и дружинники — две «армии» сошлись стенка на стенку над телами своих товарищей. Меня тут же оттеснили взад, чтобы не мешался. Я и не рвался на передовую, но, как мог, старался внести посильный вклад. Перевес был на стороне врагов, они сразу поняли это и принялись яростно теснить защитников Младова. Крики сменялись хрипами, мелькали биты, лилась кровь, падали поверженные. Короткая, но страшная схватка.
Я выстрелил в прорвавшего в «тыл» здоровенного мужика с черной маской на лице. Он пошатнулся, но устоял. Я нажал на курок второй раз — пусто. Беда… Перехватил палку поудобнее, приготовился биться до последнего, но тут меня сшибли с ног. Потоптались знатно, отдавили кисть руки (дважды), пнули по голове, пробежались по спине. Я пытался подняться, но снова и снова опрокидывался на холодную землю. В отчаянной злости швырнул пустой пистолет прямо в харю возникшего прямо передо мной громобоя. Тот ловко увернулся и, перехватив биту поудобнее, пошел на меня. «Отходим, отходим!» — вопил голосистый командир. Очень актуально, как раз в нужный момент. Похоже, в этот раз удача не на нашей стороне. В двух шагах от меня рухнул раненый Хасамеев, на лице его застыло выражение звериной ярости.
А вокруг было уже пусто. Враги спереди, немногочисленные друзья — сзади. А между ними я и еще с полдюжины таких же неудачников, которые не смогли или не успели ретироваться. Вот и отвоевались вы, Филипп Анатольевич. Сейчас они пойдут в атаку, и первой ее жертвой станете именно вы… Ибо даже подняться не можете, а лишь тыкаете в снег своей бесполезной палкой, в тщетных попытках нащупать опору…
Но что это? Вместо того, чтобы закрепить успех и добить стушевавшихся дружинников и пришлых, громобои вдруг попятились. До меня донеслось нечеткое разрозненное «ура!». Это еще кто? И тут пространство двора, этой узкой полосы, с трех сторон стиснутой жилыми четырехэтажками, а с четвертой — теплотрассой, стало заполняться мужчинами. Они выбегали отовсюду: из подъездов домов, из подвалов, спускались с чердаков и крыш. Всех возрастов: молодые и зрелые, подростки и старики. Их становилось все больше и больше: десятки, сотни. Людской поток накатился на громобоев, полетели булыжники, железяки, вывернутые из клумб обломки кирпичей… Затаившиеся жители Младова, до той поры тайком наблюдавшие в окон своих квартир за сражением и покорно ожидавшие развязки действа, теперь сами решили стать такой развязкой. И вышли на улицу. Все до одного.
Против них, неорганизованных и практических безоружных, у громобоев не было ни единого шанса. Как бы не был прочен корабль, как хорошо бы он не был оснащен — ему не по силам сопротивляться бушующей стихии: рано ли, поздно ли, но она одержит победу, если не утопив его, так вышвырнув на прибрежные скалы. Пять минут спустя группировка боевиков численностью в двести двадцать человек, которая на протяжении трех часов держала под контролем школу и прилегающий к ней район города, прекратила свое существование. В окончательном разгроме я участия не принимал: и без меня хватало энтузиастов. И «Победа!»
— Ты как? — ко мне подошел (надо же, невредимый!) Фельдшер, протянул руку и помог подняться. — Спасибо, что не бросил.
— Тебе спасибо, — ответил я без тени улыбки на лице. — Что перевязал рану.
— Да тебя уже по новой пора…
— Ноги не слушаются… — пожаловался я.
— Это нервное. Сейчас пройдет.
— Да… Наверное, — я огляделся и только сейчас, без адреналиновой пелены на глазах, смог осмыслить открывшуюся глазам картину. — Это ужасно… Ужасно…
— Будет куда ужаснее, — заметил «фельдшер», доставая из сумки свежий бинт. — Если никто не понесет наказание за содеянное. Эй, ты куда? Стой же, дебил! Ну вот, а говорил, ноги не слушаются!
Не обращая внимания на окрики своего знакомца, расталкивая радующихся людей, что попадались на пути, я поспешил через двор к бело-желтому зданию, чей силуэт проступал за обмотанными изоляцией трубами теплоснабжения — к школе.
Я очень боялся того, что увижу там.
Глава XL: Неспелые плоды победы
Возле здания уже собралась довольно большая толпа. Вдохновленные победой над захватчиками люди высыпали из домов: к мужчинам присоединились и женщины. Гвалт стоял невообразимый, я с трудом протискивался сквозь плотный строй взволнованных родственников, обеспокоенных друзей и прочих неугомонных личностей, окруживших школу. Все стремились скорее попасть внутрь, узнать, что же произошло. Однако дружинники и здесь сработали оперативно: поставили на вход вооруженную охрану, та никого не пускала. И людям ничего не оставалось, как ждать снаружи. В здании учебного заведения продолжало находиться несколько сотен недавних пленников, и от них пока что не было ни слуху ни духу. Наружу никто так и не вышел, что внушало серьезные опасения. Либо часть громобоев все еще внутри, либо произошло нечто ужасное.
Когда же дружинники дадут ответ?
По счастью, все обошлось. Узники обнаружились запертыми в кабинетах на третьем этаже. Многие из них были ранены, прочие тоже выглядели не идеально, но все были живы. А это главное. Еще в актовом зале нашли кучу добра, которое мародеры успели вынести из окрестных квартир — все целое и невредимое. Радость и ликование охватило улицу. Спасенным на месте оказывали помощь, наравне с участниками боя. Не обошли вниманием и остальных. Мелькнуло несколько знакомых лиц: ученики, учителя… Добрая женщина с огромным пластырем на лбу предложила мне новую куртку. Я с благодарностью принял ее, а когда снял старую, она пришла в ужас:
— Да на тебе места живого нет! Я сейчас…
И скрылась в толпе. Не дожидаясь ее возвращения, я побрел обратно к школе. Несмотря на всеобщий душевный подъем, я был мрачен, на что имелись веские причины. Ни Татьяны, ни Елены среди спасенных не оказалось. Более того, расспросы бывших заложников также ничего не дали. Татьяну, вроде бы, кто-то видел мельком, но особой уверенности в словах говорившего не было.
Что теперь делать? Куда идти? И есть ли смысл…
Плененных громобоев — тех, кто еще был жив и не успел смыться, — повязали и отконвоировали в школьный спортзал, где спешно наладили временное освещение. Там же им оказали первую помощь. Уцелевшие дружинники оперативно взяли управление в свои руки и более-менее рулили процессом. К пленным приставили охрану: те никого не пускали, опасаясь суда Линча. Признаюсь, руки чесались у многих, но вслух свои мысли пока никто не озвучивал. Ожидали появления хоть кого-нибудь, облеченного властью. А пока что те, кто владел оружием, пытались разогнать остальных обратно по домам, пугая новой атакой громобоев. Угроза отнюдь не лишенная смысла: бой у моста все еще продолжался.
Когда я попытался пройти в спортзал, дорогу мне преградил верзила с автоматом.
— Туда нельзя, — заявил он.
Верзила был толстый, с подпаленной бородкой и на удивление бессмысленным выражением лица. Мозги ему, что ли, вышибли на улице?
— Мне можно, — ответил я, остановившись перед ним. — Я свой.
— Туда никому нельзя, — покачал головой верзила. — Только конвою.
— Пропусти его.
Я обернулся и увидел Юру Хасамеева. На втором лидере пришлых, казалось, живого места не было — настолько он был избит и обезображен. Тем не менее, он довольно бодро ковылял, опираясь на хоккейную клюшку, которая в недавнем сражении служила ему оружием ближнего боя.