Учитель истории
Шрифт:
— А я думал, что вы подчиняетесь мне, по тону учитель истории идет на попятный, он понимает, насколько слаб, уязвим, одинок, даже в этих казалось бы родных краях. Его глаза лихорадочно бегают, зрачки расширились, так что Эстери, не понимая смысла, видит, что дела у мужа худы.
— Хм, «подчиняюсь», уже с издевкой грубый тон офицера. — Это простая деликатность для воспитанных и понятливых людей. Я полковник действующей армии, а Вы простой лейтенант, да еще в запасе.
— Вы и это знаете? — вроде не на шутку удивлен учитель истории.
— Мы знаем все, даже больше, чем Вы знаете о себе… Мы пытаемся простить и даже забыть все Ваши проделки, на равных относимся
— Вот это да! — голос Шамсадова окончательно сломлен, с хрипотцой, тих, он с ужасом смотрит на Эстери, теперь тоже понимает, что не вовремя женился, а что делать с тубусом — даже не представляет.
— Мистер Шамсадов, продолжает Штайнбах, — как Вы понимаете, накануне случилась внештатная ситуация, среди местных есть жертвы, кое-кто ушел, очевидно, будет ответная реакция, нам надо срочно менять дислокацию. Вы и Ваш, вернее наш, тубус должны быть непосредственно в моем расположении, непосредственно рядом со мной, под моим надзором.
— Пока… это невозможно, очень хил голос учителя истории, он пытается юлить, понимая, что сейчас быть в стане Безингера то же самое, что в ставке врага, и впредь — никогда — в поколениях не смыть наносное «пятно» предателя, когда такие, как Сапсиев, станут героями и защитниками отечества. — Я очень слаб, продолжает он, дайте еще хотя бы сутки подлечиться, прийти в себя.
— У нас есть лучший в мире военный врач, лучшие в мире медикаменты, неугомонен полковник, лечение будет на ходу, в полевых условиях. Хе-хе, Вам, кстати, по рекомендации врача нужны встряска и прогулка по горам.
— Мистер Штайнбах, господин полковник! — умоляюще голосит учитель истории. — Дайте мне еще сутки, если надо, я вас догоню, в спешке упрашивает он. — Наберусь сил, да и как-никак молодая жена, всего пару недель женат. Ведь медовый месяц, как я ее так сразу брошу одну.
— А Вы ее не бросите, повелительно рычит голос в трубке. — Она тоже поступает в мое распоряжение.
— Моя жена?!
— Да, все, что связано с Вами, отныне, до особого распоряжения, принадлежит и подчиняется мне. Это война, мы на военном положении. Ровно через полчаса за Вами с женой заедет машина: форма одежды — полевая, взять только личные вещи и документы, и главное — что спрятано на чердаке. Это приказ!
— Слушайте, полковник, после небольшой паузы, с пещерной ненавистью хрипит в трубку Шамсадов — он все терпел, пока этот «благодетель» не коснулся святая святых — женщины. — Может быть, Вы и полковник где-либо «действующей» армии, так эта армия ради собственного жиру издалека бомбы метать умеет, всех устрашает, данью обкладывает. И я уверен — Вы такой вояка, что на Вашем холеном теле и царапины нет, а я, Вы, наверное, это тоже знаете, когда надо — действительно воин, и помыкать собой, а тем более моей женой никому, тем более Вам, тем более у себя на родине — не позволю. Вон! Убирайтесь с моей земли! Это я даю Вам полчаса, а потом всех уничтожу! Вы это знаете — твари! Я Вам не раз это доказывал, и сейчас докажу, — и он со всей силы бросил трубку о стенку так, что та разлетелась вдребезги.
Сотрясаясь от гнева, в нервном тике перекосилось лицо Шамсадова; глаза, как у безумца,
— Что, что случилось? — вскрикнула Эстери.
Этот хриплый, надорванный женский голос током прошиб сознание учителя истории. Он бросился к ведру с водой, выплескивая жидкость, глубоко зачерпнул металлической кружкой, а потом, будто умирает от жажды, пил холодную воду большими глотками, так, что казалось, у него кружку хотят отнять.
— Эстери, Эстери, быстро собирайся, все еще задыхаясь, скороговоркой, словно не своим, чугунно-глухим, приглушенным голосом с заиканием затараторил Малхаз. — Быстрее, быстрее! Не перечь мне!.. Делай то, что я говорю! Ну, быстрее же… Давай, беги, осторожно беги к Бозаевой. И не высовывайся там, сиди в доме… Я тебе дам о себе знать… К вечеру зайду, спешно выталкивал он ее из школы.
Пока она не перебежала школьный двор и не скрылась в проулке, Малхаз провожал ее взглядом из приоткрытой двери. Затем, плотно заперев школу, часто дыша, он прижался к стене, ища хоть в чем-то опору. То, что он теперь лишь один подвергается риску и опасности, придало ему сил, как перед атакой всколыхнуло дух, прояснило сознание. Яростно сжав кулаки, он на выдохе прокричал: «Ха!» так что забренчали стекла.
Чувствуя в теле прилив сил, будто на него сейчас смотрит весь мир, он принял надменную позу, кичливо усмехнулся и даже моргнул в сторону своей тени:
— Вот Вам всем — гады, как говорила Бозаева на всех людей с оружием, крикнул он, сделал общеизвестный непристойный жест, вслед по-чеченски выругался и, вновь улыбаясь, правда не так, как прежде, а как-то по-бесовски, с вызовом — всем и самому себе, он, как разъяренный, охраняющий родное гнездо зверь, но не хищник, бросился к чердаку.
Эта мысль в нем господствовала изначально, к ней он все подготовил. Просто трепетное отношение к содержимому не позволяло ему сразу спрятать тубус в подвале школы, а на чердаке в любом случае выше него — как-то его оправдало. Теперь не до условностей, тубус глубоко схоронен, а это необходимость, к тому же, кроме двуногих тварей, самолеты летают, школу разбомбить могут, а там поглубже да понадежнее. Вот только долго там их держать нельзя: шедевр величие любит, а иначе — сойдет с лица земли…
Сразу спрятав тубус, прося извинения у Аны и помощи у Бога, учитель истории побежал к печи — у него на ходу появилась идея. Выбрал он полено подлиннее, обмотал его простыней, сверху накинул целлофановые пакеты — как бы оберегая от влаги, спешно обвязал попавшейся под руки веревкой и, подхватив муляж под мышку, он так и выскочил из школы. Знал — день ясный, издалека, а может и вблизи, за ним идет наблюдение, да Малхаз верит: как он местность никто не знает, в пределах села его пока не тронут, а за селом — не везде ведь они сидят, ему проскочить, пробежать всего один перевал на север, а там бесконечные леса, обросшие непролазными зарослями, большая река — Мулканэрк, головокружительный, вечно беснующийся водопад, и далее мощно рычащий Аргун… Может, сам и не спасется, зато от тубуса нелюдей отведет, и если погибнет он, то вряд ли тубус кто найдет, так он его схоронил. И только это его в бегстве тревожит, он знает: погибнет он — окончательно погибнет Ана, никого ныне история не интересует, кругом все хотят урвать «прелести» нынешней цивилизации, только денежный интерес превалирует меж людьми, только богатство определяет человека…