Учитель из Меджибожа
Шрифт:
Ребята стояли, тесно прижавшись друг к другу. Не понимали, что случилось. А тем временем новая группа самолетов заходила с другой стороны — и снова завыли бомбы, от которых сотрясалось здание казармы, содрогалась земля.
Ребята, все еще не понимая, что случилось, спрашивали друг друга: что за взрывы среди ночи, откуда здесь облака дыма, пламя?
— Эй, братья молодые офицеры, какого черта вы повскакивали? Еще рано, спать надо! — послышался хриплый голос дежурного из дальнего угла.
— А ты чего там, оглох? Не слышишь, что творится?
— Взрывы… Неизвестные самолеты…
— Это там на полигоне, видать, стреляют…
— Какие маневры? Какой полигон? Бомбами швыряют… Не видишь, как все горит?
— Паникеры! А ну-ка спать!
— Вот бахнет сюда бомба, и ты, брат, уснешь навеки!
— Война… Напали на нас…
— Кто на тебя будет нападать, граф Бобринский?
— Видать, немцы… Фашисты…
— С ума сошел! Недавно с ними договор о дружбе заключили…
— Гляньте, ребята, станция Пост-Волынский в огне! Вот… Рядом!..
— А там тоже что-то горит… Авиазавод, что ли?
— Немцы летят! Черные кресты на крыльях!
— Неужели напали, гады? Не может быть!..
— Как же не может быть? Сам не видишь? Повылазило?
Снова где-то грохнуло, казалось, совсем неподалеку, и тяжелое старинное здание училища дрогнуло, шатнулось, словно от землетрясения. На голову посыпалась штукатурка, стекла, заходили под потолком висевшие лампы, и сразу погас свет. Притаившиеся курсанты в нижнем белье казались призраками.
— Чего стоять? Сейчас рухнет здание! Выходите! — послышался чей-то грозный окрик. И ребята помчались вниз по чугунным ступеням на обширный двор, освещенный заревом пожарища.
Не верилось, не укладывалось в голове, что началась война. Но со всех сторон уже доносились тревожные призывы заводских гудков. Куда-то неслись машины пожарной команды, «скорой помощи».
Все уже собрались в просторном дворе и стояли группами, встревоженно посматривая на гремящее небо, вслушиваясь в далекие и близкие разрывы бомб. Люди обернулись к громкоговорителю, висевшему на высоком столбе, — может, радио заговорит. Но было еще слишком рано. Дежурные суетились без толку, пытались звонить по телефону, кого-то вызывали, кого-то искали. Носились связисты с катушками проводов. Двор гудел, и в этот гул все отчетливее и громче врезался тревожный голос заводских сирен. То и дело раздавались испуганные возгласы:
— Война… Напали на нас… Немецкие фашисты…
— Подлюги.!. Так неожиданно, из-за угла…
— Только недавно договор о мире и ненападении подписали!
— Злодеи!.. Что стоят их подписи…
— Гадам разве можно верить?
— Что же будет теперь?
— Как что? Дадим им в рыло, что ничего от них не останется! Мы с ними расправимся!
— Только, браток, не забывай, это очень опасный хищник! Вооружен до зубов…
— А мы что же, пойдем на них о пустыми руками? Мы тоже для них кое-что припасли…
— Мне все же кажется, что это какое-то недоразумение. Наши дипломаты вмешаются, и все будет улажено…
— Да, дипломаты вмешаются… Разве не знаешь: когда гремят пушки, рвутся бомбы, дипломатия спит…
Илья молча вслушивался в эти бессвязные слова и, ошарашенный, места себе не находил. Широкий двор гудел, как потревоженный улей.
Высоко в поднебесье появилась новая группа вражеских тяжело груженных бомбардировщиков. Какого черта было ему терять время на эти курсы? Надо было пойти в летную часть. Теперь он взмыл бы ввысь на истребителе, ринулся бы навстречу черным бомбардировщикам. Полетел бы в Берлин, нашел
Пожалуй, там, на границе, идут жестокие бои. Но почему же врага пропустили сюда? Как он прорвался, забравшись так далеко? А где же наши? А чего мы ждем? Где начальство?
Сердце разрывалось от боли и досады, от чувства беспомощности перед стальной армадой вражеских бомбардировщиков. Хотелось выть, кричать, и он еле сдерживал себя. Что же это происходит? Ведь сколько раз заявляли, что воевать будем на чужой территории. Наши границы — священны… Даже песни об этом слагали…
Так нежданно-негаданно у парня все пошло прахом… Планы его полетели вверх тормашками.
Вместе с другими, не дожидаясь приказа, помчался он на третий этаж, в казарму. Быстро, как по боевой тревоге, оделся, выхватил из пирамиды винтовку и выбежал во двор. Сердце ныло от боли. Нащупал в кармане увольнительную записку. Как он просчитался, опростоволосился! Почему вчера медлил, не помчался к любимой? Теперь, видно, уже не удастся выбраться к ней! Как можно думать о свиданиях, встречах, об увольнительных, когда ты не знаешь, что прикажут тебе через несколько минут. Война, скоро, наверное, придет генерал, тот самый, который вчера на выпускном вечере пожимал руки и поздравлял всех, окончивших курсы. Не доведется, видимо, носить в петлицах кубики. Скоро прикатят машины, аккуратненькие, чистенькие, крытые брезентом, те самые, которые стоят в отдаленном конце двора. Курсанты возьмут с собой пулеметы, гранаты, боеприпасы. И помчатся к границе, чтобы мощным ударом опрокинуть проклятого врага. Перейдут границу и всей колонной двинутся прямо на Берлин. И никакая сила не сможет их остановить!
Он верил, — как верили в это и все его сверстники, — что фашистов быстро разгромят. Гитлер еще проклянет тот день, когда начал безрассудную войну.
В эту минуту, когда к нему пришли радужные мысли, когда все казалось таким легким и простым, Илья снова оглох от нарастающего гула вражеских бомбардировщиков. Сквозь неистовый гул прорвался взволнованный голос дежурного:
— Эй вы, философы! Чего рты разинули? Чего торчите, как свечи? А ну ложись! Огонь по самолетам!
Люди попадали на землю, тут и там застрекотали затворы винтовок, захлопали отдельные выстрелы.
— А может, это просто провокация? Немцы заблудились и приняли наш город за польский?
— Да… заблудились… напутали… Погляди только, как нагло они идут…
— Ничего, далеко не пройдут… Получат по рылу… сполна!..
— Разговорчики! Ложись! Не высовываться!
Гул усиливался. Казалось, все небо заполнилось зловещим грохотом.
Илья Френкис лежал на спине с винтовкой наготове, глядя на эскадрильи бомбардировщиков с черными крестами на фюзеляжах. Он четко видел: от них, прямо над головой, отделялись бомбы, издавая ужасающий вой… Ему казалось, что все эти бомбы обрушатся на него. И весь сжался. Горький ком застрял в горле. Что же это? Неужели смерть? Не успел даже вступить в бой с коварным врагом, убить хотя бы одного гада. Вдруг он отчетливо увидел, как ветер относит бомбы в сторону, на поле, туда, за железнодорожную насыпь, прямо в рожь. Когда они почти одновременно взорвались и его сильно подбросило, облегченно вздохнул.