Удача – это женщина
Шрифт:
Нас разбудили на рассвете, и мы, перехватив по миске кукурузной каши и по куску лепешки, отправились на работу в забой. Мастер вручил мне кирку и лопату, и я вместе с другими спустился вниз по узкому крутому спуску. В самом конце его люди долбили крепчайшую базальтовую скалу. Через час напряженной работы все тело у меня стало болеть, а сердце колотилось как сумасшедшее. Тем не менее, я боялся даже передохнуть. Я работал на равных со всеми, сначала разбивая породу кайлом, а потом убирая обломки лопатой. Через несколько часов мы сделали перерыв. Рабочие достали деревянные коробочки с рисом и принялись есть. У меня не было ни риса, ни коробочки, поэтому я предпочел отойти от толпы жующих людей, чтобы не смущать их своим жалким видом и не вынуждать делиться со мной своими скудными припасами. Я завернул
Так прошла неделя. День походил на день, как два листа с одного дуба, и заканчивался обыкновенно тяжким сном без сновидений, скорее напоминающим смерть, нежели отдых. Но я был молод, и мышечная боль пусть постепенно, но оставляла меня. В конце недели я получил заработную плату. Я смотрел на монеты, которые лежали у меня на ладони, и думал, что это первые в жизни деньги, безраздельно принадлежащие мне, поскольку не мог же я рассматривать как заработок серебряный доллар, подаренный мне дьяволом в облике капитана и выброшенный в океан. И тут я понял, на что я употреблю эти деньги.
Вечером после получки рабочие собрались в кружок, как делали каждый вечер, и вытащили карты и принадлежности для игры в маджонг. Как и все прочие, я тоже занял место в кругу, решив проверить, насколько я постиг премудрости азартных игр, наблюдая на корабле за кули, резавшимися в карты и маджонг без перерыва. Через несколько минут я проиграл все заработанные тяжким трудом монеты.
В конце следующей недели я повторил свой опыт и опять потерял все. Еще через неделю я снова проигрался, и так продолжалось до тех пор, пока суть игры не открылась мне. И тогда уже стал выигрывать я. Иногда мне казалось, что я мог бы выигрывать у них все время, но эти люди были добры ко мне, и я не хотел лишать их заработка. Я бросил игру и стал копить доллары.
Когда работа в шахте подошла к концу, я вместе с прочими китайцами двинулся по стране. В пути мы перебивались случайными заработками — работали сезонными рабочими на сборе урожая, помогали фермерам обрабатывать поля. Так мы кочевали, пока не добрались до Сан-Франциско. Там мне сказали, что христиане-баптисты открыли бесплатную Воскресную школу, где обучают язычников-китайцев премудростям своей религии и где заодно можно научиться английскому языку, и я пошел учиться. Кроме того, я не отказывался ни от какой работы. — С этими словами Лаи Цин замолчал и устало посмотрел на женщин.
— Так прошла моя жизнь в Америке. По крайней мере, до сегодняшнего дня, — подвел он итог.
— Теперь мы знаем истинного Лаи Цина, — сказала с сочувствием Фрэнси. — Мне только хотелось бы верить, что мое мужество будет подстать твоему.
— Ничего не бойся, малышка, — вдруг совсем другим, дружелюбным и мелодичным, голосом проговорил китаец. — Твое мужество выше моего.
У Фрэнси вскоре начались схватки, и ночь сразу стала для нее непроглядной от боли. Боль вела себя коварно — она то набрасывалась на бедняжку, терзала, глубоко запуская свои когти в ее тело, то притворно отступала, затаившись, словно хищник в засаде. В борьбе с болью проходили часы, Энни вытирала холодный пот, выступавший на лбу Фрэнси, и растирала ставшие ледяными ноги, Она развела в камине большой огонь и время от времени принималась рыдать, не в силах видеть страдания подруги.
За окном затеплился рассвет, а врач все не приезжал. Уже и новый день стал гаснуть, переходя в сумерки, а затем и в ночь, а помощь не шла. Пот теперь уже просто заливал поголубевший лоб Фрэнси, и все время, пока она отчаянно сражалась за свою жизнь и жизнь ребенка, Лаи Цин стоял рядом, не выпуская ее руки из своей ладони.
Фрэнси расширившимися от боли глазами смотрела в его лицо и видела, какой силой обладает этот человек, И вдруг она ощутила, как его сила постепенно переливается в ее тело. Она испытала небывалое чувство отстраненности от происходящего, и неожиданно ее сознание покинуло тело. Рядом с ней оказалась ее умершая мать, нежно улыбавшаяся ей и обращавшаяся к ней со словами любви и ободрения. Она увидела себя, вернее, собственное тело, лежавшее где-то внизу, на материнской кровати, и как бы со стороны заметила Лаи
Потом она лежала обессиленная и счастливая, прижимая младенца к груди. На ее губах блуждала усталая улыбка вечного женского триумфа над смертью. Но она знала — ее спасла сила Лаи Цина. Так было и после землетрясения, когда ей хотелось лишь одного — умереть. Но теперь она уже не беспомощная девочка — теперь она мать, женщина, давшая жизнь новому существу, и оттого тоже исполненная силы.
Энни почти совершенно позабыла о том, что строительство ее маленькой гостиницы в Сан-Франциско близится к завершению. Все это словно бы отошло на задний план после рождения малыша, которого назвали Оливер. Он настолько походил на Джоша, что Энни невольно возвращалась мыслями к тем временам, когда ей самой было тринадцать и она нянчила крошечного братика, казавшегося ей собственным сыном. И вот теперь у нее на руках сын ее погибшего брата.
И она и Фрэнси целиком посвятили себя новорожденному. Каждый день они отмечали малейшие успехи крошечного человечка в этом мире, подолгу обсуждая его улыбку, нежнейшие белокурые волосы и большие серые глаза. Они купали его, кормили, меняли пеленки. Энни снова вернулась к вязанию и теперь ежевечерне вязала для малыша крошечные чепчики и теплые шерстяные кофточки. А когда настало Рождество, они украсили маленькую елочку еловыми шишками, обернув их предварительно в серебряную и золотую фольгу, и алыми шелковыми лентами, и зажгли множество маленьких свечек. Они пригласили на праздник Зокко и Эсмеральду и вместе с ними пили горячее вино, приправленное пряностями, и ели роскошного, приготовленного Энни, рождественского гуся — с золотистой румяной корочкой и таявшим во рту мясом. К гусю Энни подала густой, благоухавший пряностями яблочный соус и золотисто-коричневую мясную подливку с ячменной мукой. На столе также красовался громадный сливовый пудинг, напичканный всевозможными фруктами и орехами и политый коньяком. Энни не забыла запечь в этом шедевре кулинарного искусства знаменитый шестипенсовик, приносящий счастье, который привезла с собой из Англии. Ребенок счастливо гугукал рядом в своей крошечной зыбке, словно понимал, какой великий праздник отмечают старшие. Герцог и Герцогиня тоже не были оставлены без внимания и получили немало лакомых кусочков.
К сожалению, с ними не было Лаи Цина. Его не хотели отпускать, но он заявил, что должен работать, чтобы как можно скорее выплатить долг достопочтенному старейшине, ибо время не стоит на месте.
Наступил Новый год и прошел, а Энни все не торопилась в Сан-Франциско, придумывая для себя различные отговорки. Ей казалось, что и ребенок, и Фрэнси нуждаются в ее помощи. В феврале Лаи Цин написал, что расквитался со всеми долгами, обратился с новыми предложениями к совету старейшин, и те, посовещавшись, решили одолжить ему крупную сумму из фондов кредитного товарищества. Через неделю он собирался отплыть в Шанхай, и их встреча с Фрэнси и Энни откладывалась на многие месяцы. Фрэнси с гордостью читала письмо, догадываясь, что Лаи Цину пришлось не раз переписывать его, чтобы все эти важные события были описаны не только правильным английским языком, но еще и красиво. Потом она вынула из колыбели Оливера, нарядила его в голубенький чепчик и курточку и, посадив в колясочку, купленную Лаи Цином в Сан-Франциско, повезла на прогулку по тем самым тропкам, по которым в свое время катала кресло покойной матери. На душе у Фрэнси было радостно и покойно, и она не желала себе другого счастья, как только быть матерью Оливера и заботиться о нем.
Энни вернулась в Сан-Франциско весной.
— Мне страшно не хочется оставлять вас одних, — сказала она на прощание, когда Зокко уже укладывал в шарабан ее чемоданы, — но я вложила почти все свои деньги в эту гостиницу, и мне нужно добиться, чтобы она приносила неплохой доход, хотя бы ради будущего Оливера.
Фрэнси долго махала вслед удаляющемуся экипажу и вернулась в дом, только когда шарабан скрылся за поворотом и обсаженная вязами дорога, ведущая от ранчо в большой мир, опустела. Она почувствовала себя одиноко и, наверное, расстроилась бы, если бы не маленький Оливер у нее на руках.