Удар Молнии
Шрифт:
— Это восторг жизни, — мягко и с любовью вымолвила она. — Все познается в контрастах. Прикосновение к смерти вызывает обостренную жажду жить, открывает зрение, и мы начинаем видеть мир в красках.
— Я вижу, как светится твое лицо… Я боюсь, что ты исчезнешь!
— Держи меня крепче — не исчезну, — засмеялась Валя. — У тебя такие сильные руки. Держи!
…Он не проснулся, а скорее очнулся, выплыл из небытия, и первой мыслью был вопрос: где я?
Совершенно незнакомая комната с белой мебелью, драпированные стены, хрустальная люстра под высоким
На надувном пуфе лежала чужая одежда — тренировочный костюм, скомканный, снятый впопыхах. Даже трусы оказались чужими…
«Что со мной?» — будто бы спросил он и ощутил, как в сознании возник некий штрих — отправная точка, размытая, едва заметная, — будто бы похоронили деда Мазая. Мысль эта, как наплывающий кадр, медленно вышла из глубины и наконец утвердилась: да, был на кладбище… И неужели после этого так напился, что выключилась память? Тогда где, с кем? Почему оказался здесь?..
Такого еще никогда не было. Не был сильно пьяным, не находился под наркозом, ни разу, даже при ранениях, не терял сознания. Неужели все-таки напился? Есть ощущения похмельного синдрома…
Почему-то рядом оказалась вторая подушка, легкий розовый след помады…
Он снова вернулся мыслью к могиле, обложенной венками, усыпанной букетами цветов. Вспомнил, как сидел и поминал в одиночку. И чем-то был недоволен… Или возмущен?
За стеклянной дверью послышались легкие шаги. Грязев мгновенно сел на постели — сейчас все и прояснится!.. Вошла молодая женщина в широкой и длинной майке — волнистые каштановые волосы, узкое лицо, стремительный, смеющийся взгляд. Совершенно незнакомая… Внесла блестящий поднос.
— О, ты сам проснулся! — обрадовалась она. — Я принесла тебе кофе. Но сначала выпей коньяку.
Она поставила поднос на ночной столик и, опустившись на колени, подала Сане высокий серебряный стаканчик. Бывают чудеса на земле!.. Он выпил, благодарно поцеловал ей руку: если так набрался, что отшибло память, надо хоть изображать, что все помнишь…
— Бывают чудеса на земле, — сказал он вслух и взял чашку с кофе.
По тому, как она бессовестно села перед ним на тахту, могло означать, что ночью здесь были жаркие бои. Откуда она взялась? Может быть, ехал в попутной машине с кладбища, познакомился и оказался тут?..
Гадать можно было бесконечно. Грязев допил кофе и начал одеваться.
— Все так и бывает, — с неожиданной тоской сказала женщина. — Сейчас ты уйдешь и никогда не вернешься. Как жаль, что все так скоро кончается. Приходит утро, забываются слова…
Она достала сигареты из ночного столика, закурила и отвернулась. Перед глазами стояла ее узкая спина с красивыми рассыпавшимися волосами.
— Действительно, я ничего не помню, — признался он и сел.
— Это не делает тебе чести, — тихо проронила она. — Но я не обижаюсь. И не держу тебя… Сама виновата. А вольному — воля!
«Господи, как стыдно! Стыдно! — ужаснулся он. — Что говорил ей? Какие слова?..»
— Прости меня…
Она молчала, сигаретный дым поднимался над головой голубыми светящимися струйками.
— Хочешь, я тебе спляшу? — предложил он, чтобы развеять горестную ситуацию. — Чечетку? Знаешь, я умею бить чечетку!
— Знаю, — вымолвила женщина.
— Откуда ты знаешь?
— Вчера ты бил чечетку… — Она обернулась — пепел упал на одеяло. — Не нужно себя насиловать. Если хочешь — уходи, я не люблю лживых слов и отношений…
— Никуда я не уйду! — заявил Грязев, задетый за живое. — Я никогда никого не обманывал!
Он отнял сигарету, потушил ее в пепельнице, пальцами и ладонями вытер слезы на ее лице и изумился собственной бесчувственности — как можно было обидеть такую женщину?! Во влажных зеленых глазах стояла бесконечная тоска расставания. Он представил себе, как сейчас она скорчится на постели и уже заплачет по-бабьи, в голос, если за ним закроется дверь. Саня обнял ее, положил на спину и, поглаживая лицо кончиками пальцев, восхищенно выдавил:
— Какая ты прекрасная… Боязно прикоснуться к тебе…
— Врешь, — горько сказала женщина. — Ночью ты говорил мне это… И забыл.
— Все! — Грязев вскочил. — Никуда не ухожу! Никогда! Пока не прогонишь! Ногами станешь выталкивать — не уйду! Все! От добра добра не ищут!
Коньяк странным образом действовал отрезвляюще, в голове просветлело, однако он никак не мог вспомнить имя женщины, а спросить сейчас — вновь оскорбить ее. Впрочем, и детали прошедшей ночи все еще оставались в тумане, хотя в душе уже теплились ощущения от нее — какая-то неуемная сверкающая радость, свобода, желание делать приятное, глубокое чувство благодарности.
— Хочу еще коньяку! — заявил Саня. — Конечно, это свинство с моей стороны, но хочу!
— Хорошо, — зашептала она в ухо.
Потом к нему вернулась память и вместе с ней — то прекрасное состояние, когда хотелось обнять весь мир, покаяться Бог весть в каких грехах и признаться в любви. Он не был пьян, но отчего-то не в силах оказался совладать с собой, переполненная чувствами душа рвалась наружу и как-то уж очень стремительно летело время! Возможно, потому, что он не задумывался, который час, утро сейчас или вечер, а ночей будто бы и не существовало вообще. Просто на какой-то момент из окон падал голубоватый свет, делая мир еще более восхитительным и таинственным.
Вдруг откуда-то приезжал Мангазов — то один, то со своей женщиной мальчишечьего типа, то с пожилым, представительным мужчиной; тогда вся компания собиралась за столом в зале, и начинались разговоры, воспоминания прошлой службы. Часто вспоминали генерала Дрыгина, и тогда у Сани Грязева на короткий миг возникало чувство ирреальности всего происходящего. Казалось, сам он где-то стоит в стороне, а за столом с незнакомыми людьми — тоже незнакомый, другой человек. Он старался сосредоточиться в этот миг, продлить его и понять, как подобное возможно вообще, однако воля как бы ускользала из сознания, ибо чувство полного раскрепощения было приятнее, и он с полной уверенностью считал, что наконец-то стал самим собой, наконец-то избавился от довлеющего всю жизнь самоконтроля.