Удар по своим. Красная Армия. 1938-1941 гг.
Шрифт:
1938 годах немногие позволяли себе такие поступки, справедливо полагая, что им может не поздоровиться за подобные действия.
Одним из таких шагов было его выступление на заседании Главного военного совета при наркоме обороны в середине 1938 года. Тогда Павлов в присутствии членов Политбюро поддержал критическое выступление военкома Артиллерийского управления РККА Г.К. Савченко о низкой дисциплине в армии и снижении в ней порядка из-за непрекращающихся арестов всех категорий командного состава.
Сам Павлов об этом эпизоде на одном из допросов поведал следующее:
«...После этого мне и Савченко было предложено написать письменный
За дело взялся Кулик, он пригласил меня, Аллилуева и Савченко к себе и предложил написать документ в виде письма (вчетвером) и направили его в адрес Ворошилова. Из секретариата Ворошилова вскоре сообщили, что наше письмо нарком не читал и велел забрать его обратно. Когда Кулик в один из выходных дней снова собрал нас всех четверых и перередактировал письмо, мы направили его в адрес Генерального секретаря ЦК, а второй экземпляр — снова в адрес Ворошилова.
Содержание письма сводилось к тому, что основные силы контрреволюции в армии ликвидированы, но, несмотря на это, аресты комсостава продолжаются и принимают настолько обширные размеры, что в армии может начаться разложение, поскольку красноармейцы начинают критиковать действия командиров и политсостава, подозревая в них врагов. Это обстоятельство, как мы указывали в заключение, может пагубно отозваться на боеспособности армии в военное, время, и просили в связи с этим принять соответствующие меры. Мы полагали, что на основании нашего заявления правительство примет соответствующее решение о сокращении арестов...»28
Об этом же факте из биографии Д.Г. Павлова сообщала и его вдова — Александра Федоровна. В своем письме от 20 апреля 1956 года, адресованном Первому секретарю ЦК КПСС Н.С. Хрущеву, она поведала:
«Я считаю, что в обвинении Павлова и его уничтожении был кое-кто заинтересован. Возможно, Берия, и вот почему: Павлов Д.Г. выступал против арестов 1937—1938 гг.
В 1938 г. летом Павлов Д.Г., Аллилуев Павел Сергеевич (комиссар Автобронетанкового управления) и Кулик Г.И. (начальник Артуправления) подавали лично товарищу Сталину петицию с просьбой прекратить массовые аресты старых кадровых командиров...
Второй факт: в 1938 г., по словам мужа, товарищу Мерецкову угрожала неприятность. Тов. Сталин спрашивал мнение Павлова о Мерецкове. Павлов сказал, что очень хорошо его знает как смелого и преданного человека, особенно по войне в Испании...»
Приведенный отрывок из письма А.Ф. Павловой лишний раз подтверждает, что Кирилл Мерецков, как и Дмитрий Павлов, в 1937—1938 годах в одинаковой степени были подвержены опасности ареста. Так же, как и сотни их сослуживцев, в том числе и добровольцы, вернувшиеся из Испании и удостоенные высоких наград (пример комдива И.Ф. Максимова, комбригов Д.М. Ковалева, К.И. Янсона и др.). Показаний на них у следователей НКВД было предостаточно — ждали только команды свыше.
По свидетельству Льва Шварцмана, одного из самых кровавых бериевских палачей: «Мерецкова уличали еще в 1937 году арестованные по делу Тухачевского. Он тогда виновным себя не признал, и его оставили в покое... Когда его в 1941 году, то есть с началом войны, значит, были очень серьезные основания, и мы считали возможным применить к нему физическое воздействие
Однако накануне войны наблюдалось и другое — некоторое ослабление репрессий против комсостава в 1939—1940 годах и как результат: освобождение из-под стражи и реабилитация небольшой его части, критика искривлений в карательной политике органов госбезопасности на XVIII съезде ВКП(б). Все это создало в обществе иллюзию того, что к ужасам 1937—1938 годов уже нет возврата, что подобное никогда не повторится.
И совершенно напрасно! Практика показала, что стиль работы органов госбезопасности оставался неизменным, а их авторитет в глазах, верховной власти находился в прямой зависимости от результатов деятельности в конкретном календарном году, которые, по установившейся традиции, никак не могли быть ниже показателей года предыдущего. А если учитывать требования и условия социалистического соревнования (в отношении работы органов госбезопасности такое представляется совершеннейшим абсурдом!), то, даже не зная конкретного числа арестованных и осужденных, можно достаточно уверенно утверждать, что эта цифра всегда была весьма внушительной.
Аресты 1941 года являлись своего рода «подчищением долгов» 1937—1938 годов. Как тут не восхититься скрупулезностью учета в органах НКВД: ведь получается, что «никто не забыт и ничто не забыто!..» И вот очередь Мерецкова наступила, и ему припомнили все — участие в «военном заговоре», близкие отношения с Уборевичем и Блюхером, заграничную командировку (в Испанию), неудачное начало финской кампании и войны с фашистской Германией. И многое чего другого. Как видно из протокола допроса от
12 июля, Кирилл Афанасьевич признался в инкриминируемых ему преступлениях. Более того, по плану следствия он был задействован в проведении очных ставок с другими подследственными. В частности, с Локтионовым, о которой мы уже упоминали.
Получилось так, что из этих двух человек (Мерецков и Локтионов) обвинительное заключение было составлено только по делу последнего, который, как известно, вину свою не признавал. В этом документе имя Мерецкова отсутствует в числе лиц, изобличающих Локтионова в принадлежности к военно-заговорщической организации. Казалось бы, для следствия это исключительно выигрышный шанс — единственный среди подследственных заместитель наркома обороны, бывший начальник Генштаба обличает своего соучастника по заговору. Никакой следователь не мог бы пройти мимо такого «убийственного» аргумента, не включив его в обвинительное заключение. Однако фамилия Мерецкова так и не была упомянута, хотя протокол очной ставки между ним и Локтионовым от 15 июля в деле последнего имеется.
Что же случилось с Мерецковым? Почему его, признавшегося во всех мыслимых и немыслимых преступлениях против Родины, нет в списке военачальников, находившихся под следствием летом и осенью 1941 года и расстрелянных по приказу Берии в конце октября того же года? Почему? Ведь именно он, по логике вещей, должен был открывать данный список, как старший среди них по должности и воинскому званию. Почему?.. Почему?.. Вопросов возникает много, а ответов на них нет. Остается только предполагать, что в какой-то момент вмешалась самая высокая партийная инстанция, очень влиятельная личность, которая и вытащила Мерецкова из застенков Берии, разом прекратив его страдания, закрыв следственное дело и возвратив опального военачальника к руководству войсками..