Удар по своим. Красная Армия. 1938-1941 гг.
Шрифт:
Горбатов далеко не одинок, говоря о своем желании умереть, лишь бы не испытывать далее выпавших на его долю физических мук, истязаний тела и духа. О том же самом мечтали многие узники Лефортова, все более и более теряющие надежду получить свободу и нормальную человеческую жизнь. Физические силы Горбатова, что вполне закономерно, тоже убывали, но его дух, стремление сохранить себя как личность, не позволяющую вытирать о себя ноги, были еще сравнительно высокими.
«Мои товарищи, потеряв надежду на мою победу, совсем пали духом. Однажды товарищ «Б» меня спросил:
— Неужели тебя и это не убеждает,
— Нет, не убеждает, — ответил я. — Умирать буду, а все буду повторять: нет и нет!»
Ценой неимоверных физических и моральных усилий Александру Васильевичу Горбатову удалось сохранить свое лицо человека, гражданина, командира РККА и непокоренным дойти до суда. Что представлял собой этот суд (заседание Военной коллегии) конструкции Вышинского—Ульриха, о том немало сказано в новейших исследованиях российских историков. В частности, в серьезном труде О.Ф. Сувенирова «Трагедия РККА 1937—1938».
Но то говорят ученые мужи, изучавшие данную проблему в основном по архивным документам. Совсем другое дело послушать рассказ об этом судебном фарсе одного из подследственных, ожидавшего суда как манну небесную, как явление божье, призванное одарить его свободой и очистить от скверны клеветы, лжи, оговоров и наветов. У советских людей, особенно после принятия новой Конституции образца 1936 г. («Сталинской»), появилась некоторая надежда на соблюдение в стране правовых норм, на исполнение элементарных прав человека. На деле же все обстояло не так.
«Цосле трехмесячного перерыва в допросах, 8 мая 1939 года, в дверь нашей камеры вошел человек со списком в руках и приказал мне готовиться к выходу с вещами.
Радости моей не было конца. Товарищ «Б», уверенный, что меня выпускают на свободу, все спрашивал, не забыл ли я адрес его жены, просил передать ей, что он негодяй, не смог вытерпеть, подписал ложные обвинения, и просил, чтобы она его простила и знала, что он ее любит. Я ему обещал побывать у его жены и передать ей все, о чем он просит.
Безгранично радостный, шел я по коридорам тюрьмы... Остановились у какой-то двери. Один из сопровождающих ушел с докладом. Через минуту меня ввели в небольшой зал: я оказался перед судом военной коллегии.
За столом сидело трое. У председателя, что сидел в середине, я заметил на рукаве черного мундира широкую золотую нашивку. «Капитан 1 ранга» — подумал я. Радостное настроение меня не покидало, ибо я только того и хотел, чтобы в моём деле разобрался суд.
Суд длился четыре-пять минут. Были сверены моя фамилия, имя, отчество, год и место рождения. Потом председатель спросил:
— Почему вы не сознались на следствии в своих преступлениях?
— Я не совершал преступлений, потому мне не в чем было и сознаваться, — ответил я.
— Почему же на тебя показывают десять человек, уже сознавшихся и осужденных? — спросил председатель...
Меня вывели в коридор. Прошло минуты две. Меня снова ввели в зал и объявили приговор: пятнадцать лет заключения в тюрьме и лагере, плюс пять лет поражения в правах...
Это было так неожиданно, что я, где стоял, там и опустился на пол»71.
После объявления приговора Горбатова из Лефортовской тюрьмы перевели в Бутырскую. Там имелись специальные камеры, где заключенные ожидали
«Среди моих сокамерников опять оказалось много людей, которые на допросах сочиняли, как они говорили, «романы» и безропотно подписывали протоколы допросов, состряпанных следователем. И чего только не было в этих «романах»?.. Многие, узнав, что мне удалось не дать никаких показаний, негодовали на свои вымыслы и свое поведение. Другие успокаивали себя тем, что «всему одна цена — что подписал, что не подписал; ведь вот Горбатов тоже получил пятнадцать плюс пять». А были и такие, что просто мне не верили...»
В дальнейшем судьба А.В. Горбатова складывалась по следующему сценарию. Заключение он отбывал на Колыме (Северо-Восточные лагеря), работая там на промывке золота и других тяжелых участках. Как и остальные заключенные, Александр Васильевич писал жалобы в различные высокие инстанции — И.В. Сталину, в Прокуратуру СССР и Верховный суд СССР, наркому обороны, Главному военному прокурору с единственной просьбой — пересмотреть его дело и отменить несправедливый приговор.
Так продолжалось до августа 1940 г., когда в лагерь поступила команда о вызове заключенного Горбатова на переследствие в Москву. Вызов поступил в августе, хотя еще в мае того же года пленум Верховного суда СССР отменил вынесенный Горбатову приговор и постановил направить его дело на дополнительное расследование.
С Колымы до Москвы Горбатов добирался четыре месяца и только в конце декабря 1940 г. прибыл снова в Бутырскую тюрьму. Пересмотр дела затянулся до начала марта 1941 г. Ранним утром 5 марта 1941 г. А.В. Горбатов покинул стены этого ненавистного учреждения НКВД. После короткого отдыха и лечения, после восстановления в партии и армии он получил назначение на должность заместителя командира 25-го стрелкового корпуса, дислоцированного на Украине.
Здесь сделаем отступление от основного рассказа и проведем своего рода исследование. Горбатов пишет, что в одной с ним камере в Лефортовской тюрьме сидел подследственный, обозначенный им как комбриг «Б». Со слов Горбатова известно, что этот самый «Б» на допросах в Лефортове оговорил себя и своих сослуживцев; Помня о данном «Б» обещании повидать его жену при выходе на волю, Горбатов сделал это сразу же после своего освобождения. О результатах своего визита Александр Васильевич рассказывает так:
«Помня обещание, данное когда-то товарищу «Б» в Лефортовской тюрьме сходить к его жене, как только буду на свободе, и рассказать ей, как обстоят дела ее мужа, и, будучи уверен, что он страдает где-то в лагере, я немедленно, прямо с телеграфа, отправился на розыски. Быстро нашел нужную мне квартиру. Позвонил, дверь открылась — и, к моему величайшему изумлению, я увидел его самого в генеральской форме. Это было так неожиданно, что в первый момент я потерял дар речи.
Мы, конечно, были рады видеть друг друга на свободе. Но я никак не мог понять, как он оказался дома? Он рассказал, что, после того как меня вызвали из камеры с вещами, его еще некоторое время подержали в Лефортовской тюрьме, а затем отпустили.