Удар в сердце (сборник)
Шрифт:
Роты изготовились к ночному маршу. Двух полковых собак привязали на поводки. Одну звали Мухтарка, в честь Мухтар-паши, командующего Анатолийской армией, а вторую – Дервишка, по имени Дервиш-паши, командира Батумского корпуса турок. Штыки велели убрать, чтобы не заколоть товарищей. Второй и третий батальоны двинулись в Озургеты, в Гурийский вспомогательный отряд. А первый и четвертый в походной колонне ровно в полночь вышли из Эскадского укрепленного лагеря. В кромешной тьме они долго пробирались по узкой дороге к границе. Дороги – больное место Приморского театра войны. Их здесь почти нет. Есть лишь аробно-вьючные, просто вьючные и пешие. Зимой, когда льют бесконечные дожди,
В два часа ночи впереди захлюпало множество сапог. Бранясь, солдаты спускались в топкую низину, по дну которой стремительно неслась горная река. Чолок! На правом берегу уже Турецкая Гурия! Александропольцы смело вошли в стремнину. Взводные командиры приказали поотделенно взяться за руки. А как же огнеприпасы? Их надо поднять над головой! Вода дошла уже до колен, потом до пояса. Сильное течение норовило сбить с ног. Лыковское звено – четыре человека – шло в обнимку. Посреди реки, в самом глубоком месте, правого солдатика повалило; за ним стал падать и сосед. Бросив сухарную сумку болтаться на плече, Алексей схватил обоих товарищей в охапку. И буквально выдернул из водоворота. Шагнув вперед, почувствовал, что твердо стоит на ногах. Еще бы – он стал втрое тяжелее! Так Лыков и вышел на тихое место, держа звеньевых под мышки… С левого берега поручик Агафонов одобрительно прошептал:
– Ай да сила! Молодец, Лыков! А теперь вперед, вперед!
Длинная цепь мокрых, озябших пехотинцев стала взбираться на высокий берег Чолока. Вот и турецкий пост! Дрожащими руками – то ли от холода, то ли от страха – вольноопределяющийся передернул затвор винтовки. Сейчас начнется… Но рота никого не обнаружила. Три или четыре строения были пусты, окопы слабого профиля – тоже. Турки не приняли боя и ушли.
Вдруг впереди, саженях в ста, раздались выстрелы. Началось! Александропольцы побежали на шум боя. Лыков ощутил новое, не испытанное ранее чувство: восторг и ужас одновременно. Вынести его оказалось нелегко. Хотелось чего-то резкого, даже страшного, лишь бы случилось поскорее. Пусть опасность или смерть, но не этот пугающий восторг… Но стрельба быстро прекратилась. На поляне лежало несколько тел в незнакомых куртках, вокруг них толпились линейцы. Из темноты выскочил батальонный командир, посветил спичкой.
– Турки, из редифа [4] . Сторожевое охранение. У нас потери имеются?
– Так точно, господин подполковник, – ответил поручик второй полуроты. – Убит солдат в головном взводе. Разрешите преследовать дальше?
Териев наклонился над мертвым солдатом:
– Первый уже есть…
Стало тихо, и Лыков обнаружил, что от его восторга ничего не осталось. Вот тебе война, вот кровь, невидимая на мокрой траве…
– Вперед, братцы! – скомандовал батальонер. – Не бойтесь ничего! За Богом молитва, а за царем служба не пропадают!
4
Редиф – турецкие запасные части.
Когда рассвело, батальон оказался в западне огромного векового леса. Три тропы перекрещивались в самой чаще. Две из них шли на восток, к морю, еще одна вела к горам. А войскам требовалось на юг, к Кобулету. Лес оказался непроходимым даже для пехоты. Лианы и какой-то невиданный колючий кустарник затрудняли движение, люди выбились из сил. В голове колонны состоялось совещание начальства. Незнакомый капитан с аксельбантом Генерального штаба шуршал картой, поворачивая ее то так, то эдак. Командир
– Отправьте несколько солдат на поиск тропы. Кого-нибудь посмышленее.
– Есть, ваше сиятельство!
Поручик созвал унтер-офицеров, и уже через полминуты раздалось:
– Лыков, Иванов, Тахвердов, ко мне бегом!
Алексей подбежал первым, вытянулся. Полуротный сказал, глядя ему прямо в глаза:
– Вы доброволец, с вас особый спрос.
– Слушаю, ваше благородие!
Рядом встали два старослужащих из их четвертого взвода.
– Надо сыскать тропу на юг. Карта говорит, что она есть. А найти не можем! Под угрозой выполнение боевой задачи. Понятно?
– Так точно!
– Расходитесь веером, расстояние держите в пятьдесят саженей. Кто первый найдет тропу – пусть стреляет. Вопросы есть?
– Есть, ваше благородие, – сказал Иванов, степенный дядька из вологодских. – Нам бы кинжалы… Без них не пройдем, ей-бо! Вон какая колючка.
– Кинжалов нет, можем дать офицерские сабли, – ответил поручик.
Иванов только вздохнул.
– У гурийской дружины надо попросить, – подсказал Тахвердов.
Теперь настала очередь вздыхать полуротного.
– Гурийцы идут сзади в двух верстах. Времени нет их ждать.
Лыков молча козырнул и шагнул в чащобу. Первый же аршин дался ему с большим усилием. С изумлением он обнаружил, что не знает ни одного дерева из окружавших его. Самые высокие вроде бы орех… Светлые стволы – это, кажется, граб. А вон там вообще пальмы, как в книжке про Робинзона Крузо… Густой обильный подлесок затруднял видимость и очень мешал ходьбе. А хуже всего – колючка, цеплявшаяся за одежду при каждом шаге. Алексей пытался уворачиваться, подныривать под ветки, но все равно попадал на шипы. Он прошел так сто шагов и вдруг оказался на широкой тропе. Обрадованный, передернул затвор и бабахнул в невидимое отсюда небо. Затрещали за спиной ветки, затопали сотни сапог, и голова колонны выскочила из кустарника.
– Молодец, вольноопределяющийся, – сказал, задыхаясь, князь Абашидзе. – То, что надо.
Тропа вела на юг. В сторожевое охранение выдвинули пластунов, и отряд быстро зашагал вперед. Алексей вернулся в роту и первым делом перезарядился. Оказалось, что оба подсумка у него намокли, пока он вытаскивал из водоворота своих соседей. Низ сухарной сумки тоже черпнул воды. Тогда вольноопределяющийся бесцеремонно отобрал у товарищей по одному подсумку, отдав взамен промокшие. Те не противились. Понимали, что он их выручил, а может, сила парня произвела впечатление… Заимев сухие огнеприпасы, Лыков повеселел – он жаждал боя.
Но бой все отодвигался. В густом лесу мелькали тени, трещали сучья под чьими-то ногами. Уже совсем рассвело, а противник не показывался. Вчерашний гимназист устал и начал клевать носом. Вдруг он вспомнил лицо убитого солдата на берегу ручья. Это же Никитин из второго взвода! Познакомились они на марше в Озургеты. Никитин был старослужащий, независимый и с гонором. С фельдфебелем он здоровался за руку, а молодые солдаты подносили ему воду для умывания. Когда Алексей натер себе ноги и не смог идти, Никитин посмеялся над ним особенно зло. Назвал барчуком и белой костью. А ведь знал, что вольноопределяющийся из потомственных дворян! Лыков не столько обиделся, сколько удивился. Он никому не сделал зла, не требовал к себе особого отношения. И вдруг… Однако Никитина это мало интересовало. Он захотел посмеяться и посмеялся. А теперь лежит мертвый. А скоро, может быть, и другие полягут. И он, Лыков, в их числе…