Ударная сила
Шрифт:
И, злясь то ли на себя, то ли на солдата, который стоял перед ним и которого, кажется, совсем не занимало, что тут сейчас происходит, что произойдет с ним в будущем, как поступят с ним командиры, сгрудившиеся в кабинете, — он, кажется, весь в прошлом, недалеком прошлом, и там для него все, — Фурашову вдруг захотелось найти резкие слова, чтоб отстегать этого молодого человека... Что ж, все происшедшее с Метельниковым — ЧП, и за него еще отломится ему, Фурашову, впереди.
— Сколько вам лет?
— Двадцать.
— Где родились?
— В
— Где... сейчас отец?
— Убит.
— Михаилом звали?
— Да.
Вопросы цеплялись один за другой, и, распаляясь все больше, Фурашов спрашивал и спрашивал; отрывисто, резко, и сам проговаривался, сообщал такие подробности, какие могли навести на любопытные размышления. Замполит уже скосил глаза — в них удивление, какая-то догадка. И только Метельникова, кажется, не беспокоила столь глубокая осведомленность подполковника...
— Он воевал в четыреста семьдесят пятом гвардейском артиллерийском полку?
— Да, он был артиллеристом.
— Он погиб под Берлином, а под Зееловскими высотами спас жизнь... командиру. Вы об этом знаете?
— Нет, не знаю.
Фурашов осекся, не хватало воздуху, в один миг стало душно. Помолчал, успокаиваясь. Удушливость отпускала медленно. Спросил глуше, не глядя на Метельникова:
— Шофером — это мечта?
— Мечта, товарищ подполковник. Так ведь и дед Вари хочет.
— Как собираетесь дальше? С женой... или с невестой?
— Не знаю, — тихо, искренне сказал солдат. — Люблю ее... Если судить будете, значит, после... уедем, может, отсюда.
И Фурашов подивился наивности и простоте: мальчишка, мальчишка, отец-то покрепче был, тверже.
— Что предлагаете, товарищ Карась?
Капитан переступил затекшими за сутки, сжатыми в сапогах ногами.
— По закону, считаю... судить. Чтоб неповадно другим.
— Как вы, лейтенант Бойков?
Качнулась высокая фигура лейтенанта — он тоже устал, небрит, однако нотки неожиданно веселые, будто ничего не случилось:
— Не судить, товарищ подполковник! А что делать, не знаю.
Фурашов снял телефонную трубку:
— Дайте районный центр... Дайте Акулино! Товарищ председатель? Фурашов приветствует! Как? Хотите подъехать ко мне? Буду рад.
Фурашов, отложив трубку, взглянул на подполковника Моренова — умная грустинка на смуглом лице, неторопкость человека, немало повидавшего на своем веку, неторопкость даже в позе: чуть склонена голова, полноватая фигура расслаблена, руки покойно сложены за спиной.
— Думаю, — сказал Фурашов, — Николай Федорович согласится с моим решением... Рядовому Метельникову пять суток строгого ареста... А потом, товарищ Карась, назначить шофером на боевой тягач, отправить на краткосрочные армейские курсы. Договорюсь сам. Вы, Метельников, комсомолец?
— Комсомолец, товарищ подполковник! — растерянно, только тут начиная понимать, что происходит, пролепетал солдат.
— Тогда... после
— Спасибо, товарищ подполковник! — сказал Метельников, но голос его упал, и солдат как-то сразу притих, словно разом понял: говорить нечего.
— Идите, Метельников!
— Слушаюсь!
Он был уже у двери, сделает еще один шаг — и все, окажется за дверью.
— Метельников! — окликнул Фурашов.
Солдат обернулся, красный и от возбуждения и от радости, но Фурашов отметил тень настороженности, мелькнувшую в глазах. «Сказать об отце? Сейчас, прямо? При всех. Поймут? А если... отец, мол, спас тебе жизнь, а ты теперь... Вон Карась — багровый, будто его из кипятка вытащили, решение ему явно не нравится. Или... не сейчас?»
— Нет, Метельников, все. Идите.
3
Капитан Карась подходил к домику в дурном настроении. Короткие ноги с усилием вдавливали сапоги в песчаную, хрусткую дорожку. И под стать этим шагам в голове трудно ворочались думы.
Получать шишки? И из-за кого? Ну и времена пошли — солдат безобразия творит, машину угоняет, женится (до чего дошли!), а тумаки и шишки получай командир. Еще и антимонию разводят: дисциплина на сознании!
Думая о «временах», Иван Пантелеймонович холодел, словно бы душа его внезапно одевалась ледяной коркой, тогда уж элементарной логике не было места — шел «вразнос»: вот он — этот умный, инженер, пришел командовать на готовенькое да еще шпыняет в хвост и в гриву! И ты терпи. А первый-то Карась тут начинал, крутился белкой и в руки твои передал все. Понимать бы такое надо! Первый на первом объекте. На другие объекты теперь тоже начинают поставлять аппаратуру, командиров назначают, но таких, как он, Карась, тоже зачинателей, ставят повыше — начальниками штабов частей, а не так, как его, — толкнули командиром подразделения на «луг»! А что он может поделать? Конечно, он тогда сказал кадровикам: «За непочитание родителей такое? Вроде бы чту — честь по чести...»
Его, Карася, уже ничем не удивишь, на всяких насмотрелся командиров, всякое повидал на своем веку службы, — немного надо, чтобы все насквозь понять, а вот тут, кажется, опростоволосился, поверил тогда: как же, интеллигент, складно, умно говорит! «Работайте, Иван Пантелеймонович, покажите себя, возможности для роста будут». Но теперь-то шалишь! Как голенький виден. Вот уж верно, как в пословице: ставили, думали — голова, на поверку — головка...
Хрумкало под ногами. И однотонный такт шагов и размышления выстраивались как бы в четкие ряды — неодолимо, до зуда хотелось вдавливать и вдавливать песок, словно от этого что-то могло измениться. «А я будто не работаю, не вкалываю, как говорят эти умники, «железно»? Вот темень, ночь — только плетешься домой».