Удивительная жизнь Эрнесто Че
Шрифт:
Если бы не война и всеобщая неразбериха, Морис немедленно отправился бы в Париж, чтобы поговорить с Элен по душам, узнать имя негодяя, бросившего ее в «деликатном» положении, и набить ему морду. Мужчина – если он мужчина, а не слабак – должен выполнять свои обязанности.
Кристина положила руку ему на плечо, взъерошила волосы, поцеловала в лоб и заставила посмотреть на нее:
– Ты любишь сестру?
– Обожаю.
– Тогда пойми, что ей нужна твоя поддержка! Она молодая, запутавшаяся девчонка и сейчас чувствует себя всеми покинутой. Рождение ребенка не драма, а великое счастье.
– Значит,
– Почему нет?
– От меня?
– От кого же еще, болван! Мы вернемся к этому вопросу, когда станет поспокойней.
По настоянию Кристины Морис сочинил длинное – для себя так просто немыслимо длинное! – письмо отцу. «Нужно простить Элен, папа, это наш христианский долг», – написал он крупными округлыми буквами, задумался, Кристина решила ему помочь и начала диктовать: «Мы должны поддержать ее, помочь, а не обвинять. Оставить Элен наедине с бедой было бы бесчестно». Нелли решила внести свою лепту в душеспасительное послание: «Иначе зачем нужна семья? Мы переживаем смутные времена, и этот ребенок станет для нашей семьи символом надежды на будущее». Йозеф добавил: «Гнев и горечь подобны отраве, они разрушают здоровье человека. Элен нуждается в покое, витаминах и говядине с кровью». Это действительно важно, объяснил он друзьям. И ей нельзя ни пить, ни курить. Давай пиши, чего ждешь?
Филипп Делоне не ожидал такого «экуменического» послания, но подумал: «А ведь он прав! Хорошо, когда сын может преподать жизненный урок отцу!» – и зауважал Мориса.
– Беда уже случилась, – сказал он безутешной супруге. – Мы покажем Элен нашу любовь, сейчас самое время проявить христианское милосердие. Нам нечего стыдиться, Элен будет рожать дома.
Потрясенная мадам Делоне показала дочери судьбоносное письмо, обеспечившее Морису вечную благодарность и любовь Элен.
– Знаешь, я слышу, как ты по ночам разговариваешь с отцом, – призналась Нелли.
– Я часто вижу его во сне.
– Ты не спишь, когда вы беседуете.
– Я говорю с ним в моих снах.
Разгром. Беспорядочное бегство. Растерянные граждане бредут по дорогам, с неба падают бомбы, никто не смотрит на валяющиеся в канавах трупы. Орман и Жьен стерты с лица земли. Сотни тысяч солдат союзных армий попали в ловушку под Дюнкерком, Париж опустел, части вермахта маршируют по Елисейским Полям, глядя на Эйфелеву башню.
Стыд и горечь.
В Алжире никто ничего не знал о происходящем. В конце мая телефонная связь осталась только в штабе, но Морис был нем как рыба. Военная тайна. Друзья насели на него («Ну нам-то ты можешь сказать!»), и он признался:
– Все очень плохо.
– Ты шутишь?
– Полная катастрофа. Вот так. Надеяться не на что.
Как представить себе кошмар происходящего? Радио передает подслащенную информацию. Газеты печатают снимки, на которых ничего нельзя разобрать. И только кино никого не обманывает. Залы забиты зрителями. Люди пришли смотреть не фильмы, их интересуют кадры кинохроники. Они поднимались с мест в темноте залов, кричали, плакали, отказывались уходить, оставались на
Прошел слух, что в «Воксе» показывают гомоновскую хронику, люди повалили туда, кадры оказались те же – или почти те же, – что они уже видели в «Плазе» и «Риальто». У касс кинотеатров стоят очереди; прежде чем купить билет, каждый спрашивает, когда привезли пленку кинохроники.
Газеты пишут о сотнях тысяч убитых французов. В новостях говорят, что союзники потеряли шестьдесят тысяч погибшими. Их что, кто-то считал? И кто стал нашим союзником после капитуляции? Немцы? Англичане? С кем мы?
И кто с нами?
Хроника, идущая в «Мариньяне», была страшнее, чем фильм о войне. В художественном кино хоть музыка есть…
Мост Сюлли-сюр-Луар разворочен, город засыпан грудами мусора, не осталось ни одного целого дома, жители бродят среди развалин, солдаты ищут переправу, по берегам реки валяются сотни убитых.
Все были раздавлены. Кристина плакала и никого не хотела видеть.
Единственную хорошую новость сообщил Морис. Его сестра родила мальчика. Роды были трудными. Врач из принципа отказался делать кесарево сечение, так что Элен пришлось помучиться.
– Так ей и надо! – ярился Морис. – Не хочет признаваться, кто отец! Счастья ей вся эта история все равно не принесет, глупо заводить детей в такой трагический момент.
– Как можно говорить подобное! – возмутилась Кристина. – Ты мне отвратителен! Разве Элен мало страдала?
Морис понял, что переборщил, и сказал примирительным тоном:
– Моего племянника назвали Франком.
Йозеф изучал неутешительные результаты испытаний нового средства от малярии, когда вошел Сержан и сел за стол напротив него.
– Нам нужно поговорить.
– Последние тесты снова отрицательные! – Йозеф кивнул на градуированные пробирки. – Придется все повторить, так что времени понадобится больше. А вот здесь я, очевидно, допустил ошибку, хотя был предельно внимателен: в этой пробирке была не противомалярийная сыворотка, а реакция положительная.
Сержан никак не отреагировал, и Йозеф решил, что патрон огорчен неудачей и недоволен его работой, но тот глубоко вздохнул и сказал:
– Никогда не думал, что доведется затронуть столь неприятную тему… Я задам вам два вопроса и хочу, чтобы вы ответили на них прямо и откровенно. Вы иудей, Каплан?
– Да, по рождению, но назвать себя правоверным верующим не могу.
– К несчастью, это мало что меняет. Вы мне доверяете?
– Конечно, мсье, полностью.
4 октября злосчастного 1940 года правительство маршала Петена приняло закон об интернировании евреев – выходцев из зарубежных стран. Три дня спустя появился следующий закон, лишавший французского гражданства алжирских евреев. Августовский указ лишил евреев – подданных Франции и граждан других стран права заниматься медициной. Вновь назначенный генерал-губернатор Алжира адмирал Абриаль взялся за дело с усердием и воодушевлением.