Удивительное происшествие
Шрифт:
Лёвка обернулся. Щенок, недоумённо подняв уши, перестав вилять хвостом, уже не бежал за хозяином, а стоял около брёвен, сваленных в полуметре от забора.
— Ты что остановился? Бежим!
Но Пылесос почему-то расхотел бежать. Стоял и глядел на то самое место, которое было между брёвнами и забором.
Что он там увидел? Лёвка подошел и тоже заглянул в это самое место.
А там, прямо на земле, на голой земле, лежал мальчишка. Но он не просто лежал (подумаешь — лежит мальчишка, что особенного?). Он — плакал, уткнув лицо в землю. Плечи вздрагивали. Рядом валялся школьный портфель и грустно глядел
Мальчишка плакал, не девчонка ведь! Какая девчонка на свете не плачет! Все плачут. А у мальчишки, наверно, случилось что-нибудь серьёзное. Лёвка присел на корточки рядом.
— Эй, тебя как зовут?
Плечи продолжали вздрагивать, мальчишка за всхлипываниями, вероятно, не слышал вопроса. Лёвка тронул его за плечо. Оно было худеньким, острым.
— Ты чего ревёшь, а?
Мальчишка вздрогнул, но головы не поднял, наоборот, совсем отвернулся от Лёвки и лёг к нему спиной, согнувшись в крючок.
— А ну, повернись! Ты чего?
— Ничего, — буркнул в землю мальчишка, — уходи! — и брыкнул ногой.
Пылесос встряхнулся, подняв облако пыли, и весело залаял: ему показалось, что ребята начинают друг с другом играть. Лёвка замахнулся на него, дескать, не мешай, тогда пёс подбежал к мальчишке и затявкал над ним призывно и радостно. А мальчишка приподнял голову и уставился на Пылесоса. Смотрел долго-долго, не отрываясь, и Пылесос перестал лаять под его взглядом. А Лёвке показалось, что взгляд этот грустный-прегрустный, хотя лица мальчишкиного он не видел, к нему был обращён затылок.
Вот мальчишка положил руки на лохматую собачью голову, погладил её, обнял пса за шею и потянул к себе. Пылесос вырвался из-под худенькой руки, с любопытством поднял уши и замер в ожидании чего-то очень весёлого. Но ничего весёлого не последовало. Мальчишка опять уткнулся лицом в землю, сжался в комок, подогнув ноги и коснувшись коленками головы. Плечи ещё раза два вздрогнули и замерли. Пылесос грустно опустил уши.
Лёвка словно прирос к земле. Не мог он уйти, ну не мог и всё. Сколько времени прошло в молчанье — неизвестно. Лёвка вздохнул. И мальчишка вздохнул. И Пылесос вздохнул тоже. Но долго молчать Лёвка не умел и снова взялся теребить незнакомого:
— Ты повернёшься, наконец? Сколько мне тут сидеть?
Мальчишка не отвечал и даже не брыкался больше. Чем сильнее Лёвка тянул его за плечо, тем упрямее он отворачивался.
— А ну, рассказывай, тебя отлупил кто-нибудь?
Худенькое плечо под Лёвкиной рукой вдруг перестало пружинить.
— Стану я реветь от лупки! (Он так и сказал «от лупки», смешно и неправильно.) Я ему сегодня ка-ак наподдам!
И плечо опять стало пружинить.
— Кому ему наподдашь?
— Щуке.
— Какой щуке?
— Длинноногой.
— Щукину какому-нибудь, да? Долговязому?
Мальчишкин затылок кивнул.
— А за что наподдашь?
Затылок не шевелился.
— Давай лучше я наподдам. Ты вон какой худенький, а у меня мускулы ого-го!
Лёвка выпустил мальчишкино плечо, сжал кулак, показывая мускулы.
— Худенький, а может, посильнее тебя! — возмутился незнакомец и вдруг сел. — Я сильней всех!
— Ладно, не хвались, расска…
И только теперь Лёвка увидел мальчишкино лицо, а мальчишка его голову. Оба они на мгновение замерли, а потом
Тут Лёвка вспомнил, что не загородился букетом, но теперь уже было поздно.
— Чего испугался? Что я, тебя съем?
— А… а… а…
— Что заакал?
— А ты… Это что? А? — и он, заикаясь, показал на мяч.
— Да ничего, это… просто так… Ты на это не обращай внимания.
— А зачем «просто так»? Сними…
Когда мальчишка сказал «сними», Лёвку осенило. И как никто из них до этого не додумался? Ведь можно сказать, что они сами надели себе такие головы, а потом снимут их… когда-нибудь, в общем, когда захотят.
— Не сниму, — весело ответил Лёвка.
— Почему?
— А я… привыкаю так ходить… У нас… это… маскарад будет в школе на Новый год.
— На Новый?
— Ага. Это неважно, что сейчас сентябрь. Мы заранее готовимся, чтобы не опоздать.
— Не опоздать? — мальчишка никак не мог прийти в себя.
— А у тебя это что? — теперь уже Лёвка задал вопрос, показывая на мальчишкино лицо.
Оно было измазано какой-то ядовито-зелёной краской. И на носу, и на лбу, и на щёках, и на подбородке стояли огромные пронзительно-зелёные кляксы. Казалось, что они кричат, орут о себе на весь белый свет. Кроме них, словно на лице больше ничего не было. Какие у мальчишки глаза, чёрные или рыжие, какой нос, длинный или короткий, трудно было сказать, потому что виднелись только они. Зелёные-презелёные кляксины.
— Что это? — повторил Лёвка.
— Зелёнка! Лекарство такое, — ответил тот равнодушно, будто ему никакого дела до этих клякс не было. Видно, не из-за них он ревел.
— А ты больной разве?
— Я не больной. Это Мишка больной.
— Какой Мишка? Щука длинноногая?
— Да нет! — возмущённо замахал руками мальчишка. — Мишка. Товарищ мой. Друг, в общем. Он больной. Я пришёл к нему до школы, а он лежит на кровати весь зелёный. Вот такой, — мальчишка показал на своё лицо. — Ему доктор зелёнку выписал. А он расстроился. Я говорю: «Ты же не девчонка! Это они из-за своей красоты расстраиваются, а ты чего?» А он говорит: «Хорошо тебе, ты не зелёный, а был бы, как я, узнал бы». Сам такой грустный стал, отвернулся к стенке и молчит. Я говорю: «Пожалуйста, хочешь, я тоже зелёный стану, тебе будет веселей?» А он повернулся и говорит: «Конечно, вдвоём веселей». Я и намазался.
— А он что?
— Улыбается теперь. Весёлый лежит. Посмотрим друг на друга и расхохочемся. А доктор говорит, когда человек смеётся, то быстрей поправляется, а когда плачет, то долго болеет.
— Здорово ты придумал, как товарища быстрей вылечить.
— Конечно, здорово. В школу пришёл, там тоже хохочут, а Нина Иванна чуть из класса не выставила. Безобразие, говорит.
— А ты бы ей объяснил.
— Я объяснил. Тогда она говорит: «Значит, ты из солидарности намазался? Раз из солидарности, можно простить, только садись на первую парту к Щукину, а то все ребята на тебя оглядываются». Я на задней парте сижу. У меня, знаешь, какое зрение? Никто не видит, а я вижу. Я бы и дальше мог сидеть, но дальше стенка. Ни у кого нет таких глаз!