Уэлихолн
Шрифт:
Краски сгущала пожилая дама с пугающим своей нелепостью совершенно детским лицом, которая в волнении и страхе сжимала столешницу с другой стороны. Так выражалась ее неосознанная реакция на ворчание и упреки еще более древней старухи, отчитывающей ее, словно девочку.
«Матери и дочери никогда не меняются, — подумал Виктор. — Но не все матери при этом заставляют свою дочь испытывать боль, одним лишь взглядом прочерчивая у нее на скуле тонкую кровавую полосу, будто опасной бритвой».
Должно быть, дочь сильно провинилась. Хотя, учитывая склочный вид матушки (чрезмерно напудренного ходячего трупа в огромной шляпе, в тени которой мог бы укрыться от дождя, наверное, полк солдат),
Пирожные с заварным кремом и сахарной пудрой, выставленные на огромном серебряном блюде, в свою очередь, пользовались особым вниманием миссис Маргарет Тилли, председателя почетного Клуба Настоящих Леди Уэлихолна, членом которого была тетушка Мегана. Вела себя миссис Тилли, как отметил Виктор, не совсем так, как должны себя вести Настоящие Леди. Быть может, это были всего лишь жадность и обжорство, а вовсе никакое не колдовство, но миссис Тилли как раз отправляла в рот уже восьмое или девятое пирожное. Проделывала она это одним быстрым движением, и пирожное мгновенно исчезало в ее словно внезапно расширившемся рту. Одного такого пирожного Виктору хватило бы на довольно продолжительное чаепитие, но миссис Тилли, видимо, решила победить их все и пока что справлялась весьма недурно. Как и стайка непримечательных джентльменов у другого подноса с угощением. Те и вовсе не утруждались засовыванием пирожных в рот. Они просто брали их в руку, и угощение стремительно исчезало прямо оттуда. Виктора даже передернуло, когда он представил себе, что у каждого из этих незнакомых неприятных типов в ладонях прорезаны вторые рты.
Что касается второго рта, то и второй, а заодно и третий с четвертым точно имелись в наличии у мадам Селен Палмер, поскольку она одновременно умудрялась пожаловаться на свою горькую судьбу или на «нынешнюю, не заслуживающую доверия и неизменно разочаровывающую молодежь» одновременно доброй дюжине собеседников. Если она и обладала колдовской силой, то это точно было мастерство сплетницы.
— …Невероятная неблагодарность, миссис Саммер! — возмущалась Селен громким шепотом, склонившись к уху сморщенной женщины с кривым носом и длинным тонким подбородком. — Это ведь я ее всему научила!
— …И вообразите только мое удивление, мистер Тачбоун, когда я выяснила, что их младший мальчишка даже не знает азов тайной грамоты, — презрительно бросила в то же время Селен горбуну, которого больше портила безвкусная полосатая жилетка, чем его горб. — Это просто неприемлемо! Что говорить о нынешнем подходе к воспитанию…
— …А чемоданы? Они такие тяжелые… — жаловалась Селен смуглому человеку в идеально сидящем костюме; она называла его «мой дорогой посол». — Конечно, я не могла не взять с собой все свои старые, но никогда не устаревающие книги по воспитанию молодых леди, желающих приобщиться к тайной науке. Если бы мне не возбранялось самой доставить чемоданы от машины прямиком в мою комнату, если вы понимаете, о чем я, ну, через окно, я бы не просила этого неотесанного, невоспитанного чурбана…
И так далее…
Что ж, Виктор и правда чувствовал себя чурбаном. Как можно было списать всего лишь на странность то, что отражение стоящей возле большого зеркала гостиной миловидной женщины вертится на месте, словно великосветская модница, поправляя прическу и отряхивая платье, притом что сама женщина стоит на месте и вовсе не шевелится? Или как можно было списать на дешевые трюки и цирковые фокусы выходки Петровски? Чета известных гастролеров развлекала прочих гостей, но явно больше развлекалась сама, демонстрируя свои «умения» и при этом бессовестно делая вид, что ничего не происходит. Фред ненавязчиво и с некоторой ленцой
Между тем прочие вели себя не менее вызывающе и подозрительно. Десятки странных людей в незаметно расширившейся едва ли не втрое гостиной…
Дом, к слову, также изменился. Появились комнаты, которых раньше не было, — теперь каждый этаж напоминал гостиничный коридор с дюжиной дверей по каждую сторону, разве что медные номерки отсутствовали…
И никого все это не смущало!
Родственнички-Кэндлы — кто бы сомневался! — были в курсе происходящего. Даже младшие дети.
Виктор понял это, когда стал свидетелем крайне неприятной сцены, произошедшей в углу гостиной, в тени картины, на которой был изображен дедушка, старый господин Кэндл.
Беседа велась громким шепотом. Две фигуры — маленькая и большая — напоминали персонажей страшной сказки: их тени падали на стену зловещими непроглядными силуэтами, и в дрожащем свете свечей казалось, будто они стекают чернильными потоками на пол. Маленькая фигура принадлежала Томми, большая — дядюшке Джозефу. Поначалу Виктор предположил, что дядюшку, должно быть, уже утомила светская беседа, но после первых же оброненных слов он понял, что Джозефа просто застали врасплох.
— …Я думаю, мама не станет с тобой церемониться, — говорил Томми с незнакомыми угрожающими нотками в голосе. Он, кажется, нисколько не боялся нависшую над ним и сжавшую кулаки громадину дядюшки. — Особенно после того, как все узнает. Она сказала тетушке Мегане, я сам слышал, что она только теряет с тобой терпение, и еще хотя бы одна выходка…
На дядюшку было страшно смотреть. Его помолодевшее лицо исказилось от ненависти. Виктор решил, что он вот-вот разорвет Томми голыми руками, после чего с плотоядным восторгом разбросает его куски по всей гостиной.
— Ты! — дядюшка в ярости ткнул пальцем в племянника. Он был так поражен, что казалось, вот-вот задохнется, поскольку просто забудет сделать вдох. — Ты… смеешь являться сюда и угрожать мне? Это… это… это достойно уважения.
— Что? — не поверил Томми собственным ушам. Виктор был озадачен не меньше.
— У тебя есть хребет, — справедливо заметил дядюшка. Судя по всему, дядюшка больше не злился — странное дело, но выглядел он откровенно довольным. — Ты настоящий Кэндл, не то что твой жалкий папочка или этот тюфяк Виктор. То, что ты отрастил зубки, достойно уважения… Так уж и быть, я сделаю то, что ты просишь. Я сниму с тебя проклятие. Стой и не шевелись.
Томми застыл, будто не в силах поверить, что все прошло так легко, а дядюшка взял его одной рукой за плечо, а другой размахнулся и… пощечина обожгла мальчику щеку. Томми вскрикнул.
Никто из присутствующих не обратил внимания — все были слишком заняты своими делами. Виктор дернулся, но ничего не успел сделать. А еще он подумал, что мальчишка сам заслужил, — он ведь действительно угрожал.
На глаза Томми наворачивались слезы. Мальчик был готов расплакаться от боли и обиды.
— Не смей, — пригрозил Джозеф Кэндл, вцепившись ему в плечо своими кривыми пальцами. — Не порти момент. Не смей реветь, не заставляй меня думать, что я в тебе обманулся.
— Это что, было обязательно? — пытаясь сдержать слезы, проканючил Томми, потирая щеку. — Только так можно было снять проклятие?