Уездная учительница магии
Шрифт:
— Мне тоже невесело, — ворчливо сообщила я дому. — И что теперь, будем ныть на два голоса?
В углу прозвучал особо унылый скрип, похожий на ругань старика.
Я бросила на кровать матрас. Последний час он сушился перед камином. Постелила ветхие простыни, достала пожертвованное одеяло с дырами. Переоделась в чужую сорочку. Она была такой большой, что я могла бы обмотаться ей дважды. Наверное, раньше она принадлежала госпоже Барбуте.
Юркнула в кровать и закрыла глаза.
Спала плохо. Сначала не могла заснуть. Ворочалась с боку на
Но было кое-что и похуже. Скоро к привычным уже звукам добавилось попискиванье, шорох и легкий топоток.
Мыши! Они возятся и играют под полом. Устраивают мышиную вечеринку! Ну хоть кому-то весело в этом доме.
Я вскочила и заглянула под кровать. В углу мелькнула юркая тень. У меня волоски на руках встали дыбом. Мыши — неприятно, но терпимо. А если крысы? У них голые хвосты и длинные зубы!
Подумав, я бросила у входа корку. Если зверюшки найдут угощение, то, может, успокоятся и не полезут ко мне на кровать. Завтра попрошу Ланзо найти не только собаку, но и кошку. Тогда точно не придется страдать от одиночества!
После этого я спряталась с головой под одеяло и начала считать овец. Наконец, пришла дремота. Замелькали первые обрывки сна. Но и они были неприятными.
Снилось, что из тумана за окнами вышла человеческая фигура и прильнула к стеклу, пытаясь разглядеть и найти меня в комнате... На занавеску легла темная тень. Она была неподвижна, как могильная статуя, и это не на шутку пугало. Но потом тень невесомо скользнула в сторону, под чужими ногами хрустнул гравий. Треснула веточка; на звук тоскливо отозвался козодой. Мерные шаги двинулись вдоль стены, к двери. Скрипнуло крыльцо. И опять тишина…
У меня колотилось сердце, рот пересох, но я лежала, парализованная сном, и не могла проснуться...
Утром, когда от тумана остались лишь капли росы на траве, а солнце лилось в прореху на занавеске, я отмахнулась от своего кошмара. Наверняка он привиделся от непривычки жить одной, далеко от людей. Да и рассказы Ланзо и Анвила сыграли свою роль. В самом деле, нельзя же поверить, что ночью меня явились по-соседски проведать неупокоенные обитатели кладбища, или призрачный разбойник решил наведаться в гости! И уж точно не был это грабитель: что с меня взять, кроме драных простыней и одеял!
Скоро мою голову заняли другие проблемы. Например, где раздобыть дров. Обломки и щепки под навесом во дворе закончились. Угля тоже не было. А в доме прохладно.
И опять вспомнился господин Роберваль. Этот угрюмый благотворитель оплачивал учителям дрова. Пришлет ли он их мне на новое место? Или его благотворительность закончилась в момент, когда сгорел построенный им коттедж? Или она не распространялась на неугодную ему учительницу?
Надо намекнуть директору: пусть поговорит с заносчивым богатеем…
Я поежилась.
Я сходила за водой к колонке, позавтракала черствыми пирожками, оделась в рубашку и юбку с чужого плеча, почистила туфли, попутно заметив, что у левого расшатался каблук, и в отвратительном настроении поплелась в школу.
Во время уроков так и подмывало посадить детей зубрить учебник или переписывать длинное упражнение. Чтобы самой сесть за учительский стол и бездумно смотреть в окно. Голова болела, ношеная одежда не по размеру натирала в самых неожиданных местах и безумно раздражала — от нее пахло затхлостью, постирать ее я не успела. От черствых пирожков мучила икота. После тяжкой работы по дому ныли руки и спина.
Одолевало непреодолимое желание упасть на диван в учительской и немного поплакать. Бывают такие дни, насквозь пропитанные раздражением и обидой на несправедливость судьбы. Но конечно, детям показывать свое дурное настроение я не стала, и оттого старалась быть предельно вежливой и спокойной.
Но ученики чувствовали, что со мной что-то не так. Дети во многом гораздо восприимчивее взрослых… а может, они испытывали ко мне сочувствие, зная, сколько невзгод на меня обрушилось. И поэтому вели себя идеально: не шалили, не шумели, покорно выполняли все, что я их просила.
Даже вредный сын аптекаря сидел тише воды ниже травы, лишь время от времени ерзал и потирал зад. Наверное, директор навестил его отца, как грозился, и тот сделал сыну внушение. Нехорошо, конечно, бить детей, но я немного злорадствовала.
Лишь к концу дня я почувствовала себя лучше, и к последнему, дополнительному уроку «магии», полностью пришла в себя.
И тут ждал приятный сюрприз. Сегодня у меня было не три, не пять, а семь учеников! Явился очкастый сын булочника, Миклош Вареда, и тощий долговязый парнишка из среднего класса.
А на первой парте сидела никто иная как Регина Роберваль.
— Тебе не пора домой? — спросила я ее. — У нас сейчас то самое занятие, на которое папа запретил тебе ходить.
— Я решила, что останусь, — заявила она с высокомерием королевы, которую мятежники просят освободить трон. — Вчера у вас на уроке было интересно. Посмотрим, чему еще вы будете нас учить.
— Но твой папа...
— Папа согласится, — она задрала точеный носик. — Он мне все разрешает, если я настаиваю. И никогда меня не ругает.
Я с сомнением покачала головой. Может, папа и не будет ругать любимую доченьку, но у меня-то нет ее иммунитета! Уж на учительнице-то он отыграется.
Но что делать — не выгонять же ученицу из класса.
— Тебя папа заберет после уроков?
— Нет, он сегодня занят. Отправляет партию леса. За мной пришла гувернантка. Она подождет. Я ее предупредила.