Угодья Мальдорора
Шрифт:
— Ты что, пробовал?!
— Попробовал.
— Она же смертельная.
— Выплюнул сразу, — ухмыльнулся Лифчик, — видишь, живой.
— А мой папа мухоморы ел, — вспомнила я.
— Красные?
— Нет. Серые. Жемчужные. В подлеске нашем собирал.
— Шаманы тоже мухоморы едят, — отозвался Сашка, — а потом с духами разговаривают. Твой папа не разговаривал?
— Кто ж его знает, он лег на диван и уснул, — ответила я, а сама подумала: надо будет папика-то расспросить, ага.
— Мухоморы что!
— А почему блядолют?
— Б…дей им кормили, чтоб те сдохли. Давно, при царе…
— А это что за цветок?
— Обычный лютик луговой. Можешь сорвать, не бойся.
Вот такие беседы вели мы с Лифчиком по дороге. Слышала бы наша ботаничка! Ну хоть разок бы послушала. А то скажет: «А сейчас, ребята, Саша объяснит вам новую тему. Я приду через десять минут, посидите тихо, хорошо?» — и сваливает на пол-урока к библиотекарше чаи гонять.
Мы пересекли лужок, углубились в лес и вышли к Черному ручью, окруженному зарослями молодых елочек. Это была половина пути. За ручьем обогнули военное стрельбище и двинулись в направлении железнодорожной станции. Километра через три-четыре начинались болота. В позапрошлом году мы с мамой однажды ходили туда за клюквой, а заодно и калины набрали по дороге. Я только собиралась рассказать об этом Лифчику, как вдруг послышался далекий звон колокола.
— Тс-с… слышишь?
— Ага…
— Это с Поповки, там церковь есть, — предположила я.
— Поповка в другой стороне, — ответил Сашка.
Мы прислушались, но звон больше не повторился. Нам стало не по себе.
— Показалось, наверное, — пробормотал Сашка.
— Не показалось, я точно слышала.
Мы еще немного постояли и помолчали. Тишина, только ветви скрипят от ветра.
— Из-за туманов такое бывает — кажется, что слышно отсюда, а источник звука совсем в другой стороне.
Успокоившись, мы двинулись дальше. Да и был ли на самом деле этот звон?
Как и предсказывал Лифшиц, на болота мы добрались задолго до темноты. Самыми большими были Клюквенное и Моховое. Поразмыслив, мы взяли левее, на Клюквенное, — туда лучше тропинка. Через каких-то пятнадцать минут оно раскинулось перед нами как поле — только вместо колосьев заросли камышей.
— Знаешь, чем камыш от рогоза отличается?
— Чем?
— У рогоза такие шишки сверху, а у камыша — нет. Их путают часто.
— Я тоже раньше путала.
— В прошлом году здесь три человека утонули. Вот прямо тут, в этом болоте, — Сашка указал на его середину, где торчал одинокий
— А зачем они туда поперлись?
— Клюквы много на островке. До этой коряги вообще-то можно пройти, здесь брод есть, просто знать надо. Мы туда не полезем, на берегу посидим. Время… без пяти шесть. Я уже есть хочу.
— Я тоже.
— Сейчас костер разведем. Вон там, — Сашка махнул рукой в сторону небольшого сухого пригорка. — Пошли хвороста наберем на растопку.
Пока костер разгорался, мы разложили на большом пне провизию: бутерброды с тушенкой, фляжку с водой, два яблока и четыре конфеты «Коровка». Что-то я забыла… Ах, да, «Буратино».
— Хочешь лимонада?
— На обратную дорогу оставь.
Несмотря на влагу, пень, на котором мы разместились, был широким и крепким, без парши, — скорее всего, дерево просто сломал ураган, а кто-то обтесал у корней для привала. Мы перекусили, собрали еще веток, развернулись к трясине и стали смотреть…
Постепенно стемнело. Болотные огни мы караулили часа полтора — но так ничего и не произошло. Ни огонечка, ни искорки. Темно и тихо: только треск прогорающих сучьев.
— Долго еще ждать будем? — спросила я Лифчика.
— Минут двадцать посидим и пойдем.
— Холодно.
Ни слова не говоря, Сашка притянул меня к себе и обнял. Я подумала — вот, первый раз я обнимаюсь с мальчиком. Что я чувствую? Немного сосет под ложечкой, будто хочется есть. И жар — он нарастал изнутри, разливаясь из-за диафрагмы.
— Ты раньше когда-нибудь обнимался?
— С девчонкой? Нет, никогда…
Врет, подумала я сладко и положила голову ему на плечо. Мы еще долго сидели так, глядя на пламя костра, на мертвую плешь болота, надломленный остов ели на островке, черные прутья кустов. Начал накрапывать дождь, мелкий, будто сквозь решето.
— Пошли, что ли, — наконец сказал Сашка. — Нет никаких огней. Я же говорил, вранье.
Он зажег фонарь, и мрак подступил ближе, сдвинулся, охватил нас кольцом. Осторожно переступая с кочки на кочку, мы выбрались на тропинку и повернули в сторону дома. Дождь разошелся и с каждой минутой лил все сильнее. Мои ботинки на тонкой подошве основательно промокли. «А вот и не заболею!» — думала я с мрачным задором. Это была уже вторая пара, первую я промочила в сыром мху по пути сюда.
Фонарик, который вначале светил ярким лучом, теперь давал едва различимый ореол.
— Я выключу, батарейка садится, — сказал Сашка, но вместо этого осветил меня слабеющим лучом с головы до ног.
— Шнурок сейчас развяжется. Поправь.
Я глянула на ноги — узел завязан, но не крепко.
— И так дойду, — у меня не было сил наклониться.
— А если нам придется от кого-то убегать? — с этими словами Сашка присел на корточки и принялся перешнуровывать мой ботинок.