Уголовного розыска воин
Шрифт:
...Директор Дома культуры, полная пожилая женщина, оказалась на месте. На наш вопрос о балетном кружке она пожаловалась, что с балетом у нее ничего не выходит. Уволился руководитель, а нового никак не подберут. Обещал весной пригласить из столицы хоть на несколько месяцев знакомую балерину. Та хотела приехать, а потом отказалась. Видно, нашла более подходящее место, может быть, на гастроли отправилась. Бывший балетмейстер, объяснила женщина, бросил балет, так как долго болел, и устроился на хозяйственную работу.
Остальное все было просто. Уже к вечеру балетмейстер — старый холостяк — написал собственноручное признание. Он рассказал, что в эту девушку был влюблен. Уговорил ее приехать, встретил, привез к себе домой, предложил ей руку и сердце, но она ему отказала. И тогда в порыве гнева он ее убил. Нашли у него и нож для рубки кустов. Вот и эту карточку нашли.
Люди приметили тот заливчик, и мы отправились туда. Заливчик напоминал прокурорскую «дачу» — такой же укромный. В нескольких шагах от берега там рос огромный дуб. Его нижние ветви были сплошь увешаны букетами роз. Часть их совершенно засохла, другие только привяли, а один букет, видно последний, еще сохранил свежие бутоны. В дубе оказалось дупло. В нем и нашли замурованную голову балерины. Вот, пожалуй, и все.
Два дня вместе с прокурором мы ловили рыбу на его «даче», а потом в доме отдыха я объявил о срочном вызове домой и улетел в Москву...
Генерал Кошелев руководил Московским уголовным розыском несколько лет. Потом его повысили, назначили первым заместителем начальника московской милиции. С этой должности он и ушел в отставку. Сейчас Алексей Алексеевич — заместитель председателя Совета ветеранов московской милиции. Продолжает участвовать в работе, учит молодежь, дает консультации. В общем, несмотря на возраст и болезни, он остается в строю.
Генерал Попов рассказывает
Генерал-майор милиции в отставке Иван Иванович Попов говорил медленно.
— Что обо мне писать? Что я тебе расскажу особенного? Да, тридцать лет проработал в милиции, из них двадцать восемь в уголовном розыске. Но я ведь не один такой. В нашем Совете ветеранов почти каждый столько же отработал.
Я смотрел на генерала и никак не мог сообразить, сколько мы знаем друг друга. Выходило, что почти сорок лет. Оба начали работать с 1936 года в милиции Иркутска.
— Вас, комсомольцев, тогда несколько человек прислали, — припомнил генерал. — Все пацаны, а я в милицию попал уже взрослым человеком. Был учителем, заведовал жигаловской опорной школой в Иркутской области, был инструктором райисполкома. Собрался в Иркутск учиться, думал поступить в юридический институт. Приехал, а вместо учебы меня направили на работу в автомобильный отдел крайисполкома. Потом из него выделили госавтоинспекцию и передали в милицию. Поработал я в ГАИ, познакомился с милицейской службой, и потянуло меня в уголовный розыск. Как только освободилось место в группе у Михаила Николаевича Фомина, я перешел к нему. Осмотрелся, кругом народ солидный, «зубры».
— Иван Иванович, а ты не знаешь о судьбе начальника уголовного розыска, что нас с тобой принимал на работу?
— Михаил Миронович Чертов? Слышал я, что он воевал, а потом ушел на гражданскую работу. Хороший был человек, смелый. Ты помнишь на Кругобайкальской улице старый трехэтажный дом? Так вот, однажды в подвале этого дома обнаружили мы трех преступников. Они стали отстреливаться. Залегли мы во дворе по углам, а одного послали в управление. Минут тридцать шла перестрелка. Вдруг появился наш посыльный, а с ним Чертов и еще кто-то. Чертов велел не стрелять, и сам спокойно так, не торопясь, пошел к подвалу. В форме, с двумя ромбами в петлицах на гимнастерке. На ремне кобура с детскую ладошку, а в ней дамский пистолет «мухобойка», так он к нему и не прикоснулся. Спустился по ступенькам вниз, что-то сказал засевшим там, повернулся и ушел. Те выбросили оружие и сдались. Мы потом спрашивали их, почему они не стреляли и что он им такое сказал. Ответили, что не рискнули стрелять в человека, который шел поговорить.
Серьезный был начальник, и подчиненные ему под стать. Совершенно удивлял меня своей неутомимостью, я бы сказал, добросовестностью Михаил Алексеевич Кихтенко. Уйдя из управления в три часа ночи, в шесть утра он появлялся на рынке, где спозаранку собирался народ, а разномастное жулье спешило сбыть свои ночные трофеи.
Кихтенко был не только трудолюбив, но и очень смел, причем его смелость была не показная, а совершенно не бросающаяся в глаза. Как-то в Иркутске перед войной появилась опасная грабительская группа. До нас дошли их разговоры о том, что в случае, если их обнаружат, они будут отстреливаться до последнего патрона. Наконец мы узнали, где они собрались, и под утро решили их арестовать. Приехали, потихоньку столпились на лестничной площадке перед квартирой, и, хотя все роли заранее были определены, хотя каждый много раз заходил в такие квартиры, у нас произошла короткая заминка. Все понимали, что первая пуля может достаться ему. Как-то очень незаметно, тихо Михаил Кихтенко оказался впереди, спокойно открыл дверь и не торопясь направился в комнату, где спала вся эта компания, вытащил из-под подушки пистолет у одного, у другого, и, когда мы вошли следом, оружие преступников было у него в руках.
Вторым моим учителем был Михаил Николаевич Фомин. Ты его и сам отлично знаешь. Сколько у него лет в группе проработал? Года два?
— Побольше. Около трех.
— Ну а я с Фоминым, считай, одиннадцать лет вместе трудился. И все время удивлялся его находчивости и умению, как теперь говорят, устанавливать психологические контакты. Фомин всегда поражал меня своей тактичностью. Сколько я его помню, не было случая, чтобы он кого-то унизил или даже поставил в ложное положение. По-моему, его за это и преступники уважали. Они с Кихтенко всех иркутских уголовников, как говорится, в руках держали. И те знали: если к Фомину попадешься, считай, что наказание в суде обеспечено. Но если у кого-то возникла необходимость посоветоваться, поговорить, как дальше ему жить, шли к Фомину, и он выслушивал, помогал. Михаил Николаевич вечно о ком-то заботился: одного устраивал на работу, другого мирил с родственниками, третьему хлопотал место в общежитии. В Иркутске, кажется, не было ни одной улицы, где бы не знали Фомина. Отправишься, бывало, с ним куда-то по делу, так пройти невозможно: то с одним остановится и поговорит, то с другим. Я ему говорю: «С тобой, Михаил Николаевич, нельзя в город выйти», а он мне в ответ: «Ты еще молодой, неопытный. В уголовном розыске дедукция с индукцией гроша ломаного не стоят без свежей информации. А информацию-то мы у народа получаем. Поэтому в первую очередь обязаны оказывать внимание людям. Вот я иду, меня остановил человек и что-то хочет спросить. Я ему буркну в ответ, что нам с Поповым некогда, и все. Другой раз он ко мне не обратится».
Однажды отправились мы с Фоминым днем пообедать в столовую. Вдруг Михаил Николаевич стал присматриваться к одному мужчине. Одежда на нем новая, приличная, но явно не по плечу. Фомин говорит: «Давай-ка его проверим». Подошли, попросили документы, их не оказалось. Фомин тогда говорит: «Ты, Иван Иванович, иди обедай, а я вернусь, поговорю с этим человеком». Часа через два пришел я в управление, заглянул в кабинет к Фомину, вижу, сидит с этим задержанным, беседует, а мне моргает, мол, не мешай. Ушел я к себе, занялся делами. Через некоторое время выходит довольный Фомин. Рассказал ему этот доставленный, что бежал из колонии и в Иркутск только что приехал. Судили его за нанесение телесных повреждений. Приревновал он одного к своей симпатии, а потом не выдержал без нее в колонии и сбежал. Я попросил подготовить запрос и отправить телеграмму. Через час или два я снова заглянул к Фомину. Он составлял какой-то документ. Спрашиваю, где же бежавший? А Фомин совершенно невозмутимо сообщает, что тот с прошлого дня ничего не ел, и он, Фомин, дал ему денег на обед и отпустил. Я (тогда был уже заместителем начальника уголовного розыска) не выдержал и стал отчитывать своего учителя за незаконные действия, доказывая, что бежавший совершит в Иркутске преступление и уедет дальше. Фомин удивленно посмотрел на меня и с полной уверенностью заявил, что никуда этот бежавший не уедет. Пообедает и придет. Он дал честное слово. Михаил Николаевич верит ему, так как тот все рассказал о своих несчастьях. Часа через два мне позвонил ответственный дежурный по управлению и спросил, не знаю ли я, где Фомин, а то его один человек разыскивает и очень нервничает. Оказалось, что Фомина требовал тот самый беглец.